В дыму войны
Шрифт:
Все рады одной великой радостью: царя не стало.
Один за другим из золотой лазури небосклона выплывают четыре немецких аэроплана.
Все ближе и ближе в воздухе грозное, предостерегающее гудение мотора.
Со стороны станционного шлагбаума бьет по самолету зенитная пушка. Бьет, как всегда, мимо.
Две бомбы с аэроплана падают на запасных путях вдали от митинга.
Толпа, подхваченная циклоном, бросается врассыпную, в черные пасти переулков, похожих на кротовые норы.
Забытые
Немецкие летчики отравили все настроение. Бомбами убили большую, только что вспыхнувшую радость. Люди ждали этого праздника сотни лет…
Знают ли они, какое преступление совершили?
В душу удавом вползает тревога. Серьезно ли это? Как Россия? Как армия? Как же война?
Подавленные собственными думами, молча, без суеты грузимся в вагон. Едем в Смоленск.
На каждой станции митинги. Всюду ликующие толпы народа. Газет невозможно достать.
Ликование толпы напоминает первые недели войны. Но там было совсем иное. Сейчас что-то захватывающее, неказенное, выходящее из самых недр.
Заново родились люди. Вежливы, предупредительны. Появились новые незнакомые слова. Дышится легко и свободно.
Надолго ли?
Выкидываются самые левые лозунги.
Меня «подлечили». Давали месячный отпуск – отказался. Приехал в Петроград в свой запасный батальон. Какие перемены!
И город, и наши казармы, и люди – все неузнаваемо. Как-будто все пропущено через какую-то облагораживающую и очищающую «всякие скверны» камеру. Хотя есть и теневые стороны, но они тонут, бледнеют на общем фоне положительных достижений.
Казарменная муштра уничтожена. Вход «нижнему чину» везде открыт. Офицеры говорят солдатам: «вы».
Отношения между офицерами и нижними чинами еще неопределеннее: и те, и другие явно друг другу не доверяют.
Раненые и больные солдаты, побывавшие на фронте, пользуются особыми привилегиями. Они становятся во главе движения петроградского гарнизона.
Дежурный офицер ежедневно чуть не плачет, собирая наряд: никто не желает идти в караул.
– Будя, походили! – говорят солдаты. – Теперь не старый режим.
– Чего охранять, теперя свобода.
– Теперь народ сознательный, никаких постов не надо.
Старики из бывших фронтовиков говорят:
– Пущай молодняк в караулы ходит. Нам и отдохнуть пора. Мы кровь проливали.
В казармах каждый вечер танцы.
Никто их не афиширует, но к восьми часам (начало съезда) в огромном зале третьего взвода уже разгуливают десятки девиц.
Танцуют все, начиная от кадрили и заканчивая танго.
Полковые музыканты с восьми вечера и до двух ночи тромбонят в свои желтые трубы, обливаясь потом и проклиная «свободу».
Пробовали отказаться играть – их чуть не избили.
– Для офицерей
– Морды побьем и на фронт всех вас в двадцать четыре часа!
– Народу служить не хотите?!
Музыканты сдались и тромбонят до изнеможения.
Ночью, возвращаясь в свой взвод, натолкнулся во дворе на большой стол у продуктового склада, на котором днем режут капусту.
В синем сумраке насупившихся теней у стола копошатся какие-то фигуры, несколько человек стоят поодаль.
Не понимая ничего, спрашиваю:
– Что тут такое, товарищи?
Сиплым баритоном кто-то промычал из темноты:
– Ничего! Становись в очередь, если хочешь…
– Шестым будешь… – хихикает другой.
В третьем взводе еще танцуют. Слышны звуки задрипанного вальса.
Поднимаясь по лестнице, я спрашиваю себя:
«Почему же не кричит и не зовет никого на помощь эта женщина, распятая на капустном столе?»
Ответа найти не могу.
На фронте я видел это много раз.
Насилие женщин. Очереди на женщину – все это с войной вошло в быт.
Но ведь здесь не фронт.
Значит, затопляет всю страну, и сюда ползет это с окровавленных галицийских полей, несчастных Карпат, с польских и австрийских местечек, непоправимо искалеченных, растоптанных железной пятой десятимиллионных орд дикарей, ощетинившихся штыками…
Романовская Россия рухнула.
Вышли из подполья политические партии.
Политика сегодня стала такой же потребностью, как еда.
На заборах ежедневно пестрят кричащие афиши, приглашающие на митинги, диспуты, лекции.
«Работают» кадеты, прибирая к рукам власть, ведут агитацию народные социалисты, радикалы, либералы, народные демократы, социалисты-революционеры, социал-демократы-меньшевики, анархисты-максималисты, анархисты-террористы, анархисты-индивидуалисты, анархисты-синдикалисты, крестьянский союз, земский союз, кооперативный союз, баптисты, евангелисты, христианские демократы, старообрядцы…
Могучей рукой толкают массы на восстание против капитала большевики.
Все писатели и журналисты стали политиками.
Оказывается, все влюблены в революцию.
Все давным-давно ненавидят царизм и желали его погибели.
Одни кричат об углублении революции, другие – о торможении ее, третьи – о том и другом сразу.
Объясняются в любви революции и вчерашние поставщики, наживающие миллионы на войне. Они надеются, что «революционное» правительство поведет более интенсивную войну и даст им возможность заработать больше, чем при царе.
Каждая партия распространяет свои программы, тезисы, резолюции, выдвигает на всяких выборах своих кандидатов и старается опорочить кандидатов всех других партий.