В дыму войны
Шрифт:
– Корнилов убежал, и этот убежит не сегодня – завтра!
– Даешь сюда Духонина!
– Да-еешь, черт возьми!
– Сами рассудим, здесь на месте!
– Раз-раз и в дамки, ваше превосходительство!..
Часовые у генеральского вагона безмолвствуют, как изваяния.
Напирая на часовых, «активисты» из толпы вызывающе спрашивают:
– Кого охраняете?
– Кто вас поставил мерзнуть на часах у этого гада?
– Тут, може, никакого Духонина нет? Пустой вагон стережете.
– Открывай вагон, чего там!.. Не убьем, все равно убежит.
Часовые (фронтовики-солдаты нашего батальона) троекратно кричат толпе:
– Разойдись.
Но толпа все увеличивается и напирает. Часовые – наизготовку. Предостерегающе щелкнули затворы. Толпа вздрагивает, отливает на несколько шагов назад.
Летят ругательства.
– Ах, вы, паршивцы эдакие!..
– Вы по своим стрелять, да?
– Золотопогоннику продались?
– Духонинскую шкуру отстаиваете?
– Сколь он вам заплатил?
Ежатся, бледнеют часовые от незаслуженной обиды. Оскорби кто-нибудь другой – на месте смерть. А тут свои. Как стрелять по ним? Такая незадача!
Экзальтированные матросы из толпы отстегивают кобуры наганов, собираясь не то «поиужать», не то «в сам деле» стрелять в несговорчивых часовых.
– Снимайтесь с поста, лешаки лопоухие! Честью… У некоторых просыпается на минутку благоразумие, защищают часовых.
– У них устав. По уставу не могут они Духонина выдать без приказа начальства. Часовой – лицо неприкосновенное. Троньте их – всем амба.
Матросы не уступают.
Пахнет крупным скандалом.
Кто-то бежит на станцию, звонит Н. В. Крыленко.
Фыркая и вздувая снежную пыль, подлетел к вагону защитный мотор главковерха.
Машину вмиг окружили со всех сторон и замерли в настороженном любопытстве.
Главковерх открыл с машины импровизированный митинг.
– Товарищи-солдаты!.. Нехорошее дело затеяли вы. Духонин – враг советов, враг революции, но на самосуд вам я его выдать не могу. Самосуд – это гнусная расправа, от которой с негодованием отвернется всякий честный революционер!
Главковерх говорит так просто и ясно. Голос негромкий, но звучит достаточно отчетливо и проникает в самые дальние ряды.
Слова, отскакивая от машины, булыжником прыгают по головам толпы и действуют отрезвляюще.
– Я завтра же отправлю генерала Духонина в Петроград, где он будет предан революционному суду и, надеюсь, получит по заслугам. Прошу успокоиться к разойтись.
Некоторые присмирели, но горячие головы еще ворчат. Они настаивают на своем. Они и Крыленко верят с оглядкой.
– Сам в золотых погонах. Хоть и говорится: «Курица не птица, прапорщик – не офицер», но все же…
– Откройте вагон! – приказал главковерх караульному
Широкая дверь с грохотом скользнула на роликах доотказа.
На самом краю платформы в рамке вагона со скрещенными на груди руками стоит бывший главковерх генерал Духонин.
Сквозь тонкие стенки вагона он слышал все переговоры.
Равнодушно-презрительным взглядом загнанного борзыми, соструненного охотниками волка оглядывает беспокойно мечущихся солдат и матросов.
Толпа опять наддала поближе к вагону. Сотни раскаленных тупым солдатским гневом зрачков впиваются в молчаливую генеральскую фигуру.
И в наступившей тишине, точно птица, вспорхнул удивленный возглас матроса:
– Молодой какой кровопивец, а уж генерал! Выслужился, гад!..
– Лет тридцати с небольшим, поди! – тотчас же подсказывает другой голос.
На них цыкают:
– Тише, вы!
Новый главковерх поднимается в вагон и становится рядом с бывшим главковерхом.
Только черные угольки – глаза, сверкающие угрюмо-сосредоточенной, тугой генеральской бессильной злобой – выдают его муки и волнения.
Неподвижно как статуя стоит Духонин.
– Товарищи! – говорит Н. В. Крыленко. – Духонин больше не генерал, я разжаловал его.
Коротким движением руки он срывает с бывшего главковерха золотые поблекшие, помятые погоны и швыряет их к ногам толпы.
– Вот вам смотрите, товарищи!
Лавина шинелей и бушлатов на минуту замирает в восторженном реве «ура».
И затем, ослабев от крика, разнобойно гудит, довольная «разжалованием».
– Правильно!
– Так его, товарищ Крыленко!
– Одобряем по всем пунктам…
Страсти как-будто улеглись. Облик разоренной толпы принимает мирный характер.
Злобные выкрики сменились добродушными шутками.
Маленький главковерх успокоенно идет в сопровождении высокого адъютанта к автомобилю. Пыля снегом, главковерх летит на послушно-легкой машине в свою ставку, где туго стянуты в узел все нервы лежащей в окопах армии.
Доволен, что укротил «мятеж», предотвратил расправу над пленником.
Темно-синие бушлаты и серые шинели провожают машину главковерха восторженным «ура».
Машут папахами.
– Да здравствует красный главковерх!
А через час у теплушки бывшего главковерха опять шмелиным роем гудит агрессивно настроенная толпа матросов и солдат. День уже кончается. Влажный холод сочится из-под снежных облаков. Жесткий напористый ветер, сея сумрак, мнет дыхание и щиплет раскрасневшиеся носы.
И закрываясь от ветра рупором ладони, протяжно кричат перетянутые ремнями бушлаты:
– Даешь Духонина!
– Да-еешь!..