В дыму войны
Шрифт:
Офицеры ему не возражали. Сочувственно улыбались.
Проводится кампания по сбору теплых вещей для фронта. Очевидно, зимняя кампания неизбежна.
Ходили по квартирам с подписными листами.
Буржуазия кричит о войне до победы, а жертвовать у нее рука не поднимается. Дают мало.
Сегодня на полковом митинге наши большевики предлагали:
– Раз нужно для армии, обложить буржуазию в обязательном порядке.
Докладчик, член Петросовета, эсэр, внушительно ответил:
– Обложить нельзя. Это уже будет покушение на частную собственность. Частная
Эсеру очень горячо отвечал солдат первой роты Широков:
– Одеяла, чулки, портянки взять у буржуев, говорите, нельзя. Частная собственность. Миллионы награбили. Дома каменные понастроили от военных доходов – и ничего тронуть у них не моги!..
Почему же меня берут и гонят на фронт? Я три раза ранен. Разве мое тело, моя жизнь – не собственность?
Почему мою собственность взять можно, а собственность миллионеров нельзя?
Вы говорите: Великая Французския революция. Значит, не Великая она, коли собственность буржуйскую пощадила. А если она была Великая, то нам этого мало, мы хотим Величайшую!..
В обед ко мне подходит солдат Иванов.
– Был я намедни на митинге в городе. Оратор доказывал, что скоро социализм настанет. Все будет общее. Всех как бы в одну семью сгонят. Правда ай нет, товарищ вольноопределяющийся?
– Правда. К тому идем, товарищ Иванов. По-новому заживем скоро…
– Он смотрит на меня несколько секунд и молчит, видимо, вдумываясь в новое для него положение.
Митинг по текущему моменту закончился вчера в казарме очень бурно.
Докладчик-меньшевик два часа витиевато и скучно говорил о наших долгах, о наших обязанностях в отношении союзников, о внутреннем положении и больше всего о необходимости продолжения войны.
Первым слово по докладу взял солдат Квашнин.
– Я шесть лет на военной службе безотходно трублю. С 1911 года маюсь. Шесть лет, седьмой пошел, на цепе сижу. Скоро конец будет?
Жизнь проходит, молодость проходит, братцы, а маяте нашей солдатской и концов не видно… Вот я и говорю всем: довольно! К черту все: и окопы, и вшивые казармы! Давай нам замирение! Давай роздых! Окаянные мы, что ли, всю жизнь носить эту серую шинель? Отпущай всех по домам. Семьи без нас измучились, хозяйство в развалку пошло!.. Передышку дайте!
Не дадите – новую революцию делать будем. Все перевернем вверх дном!
Под бешеный треск аплодисментов он сходит с бочки и скрывается в толпе.
Следующий оратор опять мямлит о необходимости войны.
И сотни глоток кричат ему угрожающе:
– Долой! Заткнись!
– Слезай сам, а то стащим!
– Хошь воевать – айда на фронт, а мы боле не хочем!
– Испробовали, и хватит о нас!
– Смольный становится очагом революции. Ослепительные трескучие искры от него разносятся по всей России. Горючего материала кругом полно.
Фетишизм Таврического падает с каждым днем.
Таврический еще царствует. Но он
Массы левеют.
В Петросовете левое крыло пожирает центр. Кого не может проглотить, выплевывает на улицу.
В сущности говоря, временному коалиционному правительству нужно бы уйти в отставку. Уйти, пока можно без крови и даже с театральным жестом…
Но оно не сделает этого. Временное правительство ослеплено собственным красноречием, убаюкано сладкой риторикой Александры Феодоровны [8] .
8
Так солдаты звали Керенского.
Министры намерены сидеть в своих креслах до того момента, когда солдаты ворвутся в Таврический и в Зимний с оружием в руках.
Докатился слух, что после восстановления на фронте смертной казни военно-полевой суд расстрелял солдата за кражу яблок из помещичьего сада.
В газетах появились туманные заметки, не то оправдывающие этот расстрел, не то отрицающие самый факт расстрела.
Слух взбудоражил все полки. Сегодня на митинге в нашем полку докладчику по текущему моменту задали вопрос:
– На каком основании нашего брата за буржуазные-яблоки расстреливают?
Докладчик был видный эсэр, член Петросовета. Уверенно заговорил заученные слова о мародерстве, о дисциплине, о чести «революционного» солдатского мундира.
Закончить ему не дали.
Загалдели. Ругательства, протесты, взлетая над бритыми головами слушателей, грузно шлепались в трибуну:
– Старый режим вертаете!
– Палачество развели для нас!
– Почему царя не казнили?!
– Министров почему не повесили?!
– Они, вишь, яблочков чужих не ели!!!
– Долой смертную казнь!
– Войну долой!
– Погодите, мы вам припомним эти «яблочки»!
– Придет наш праздник!..
– Долой!..
Маститый эсэр сошел с трибуны с поникшей головой под злые солдатские свистки и оскорбления.
Полк шумел прибоем.
– Кто-то высоким тенором кричал:
– В ружье, братишки! В ружье! Разнесем! Долой смертную казнь!
Ленин ушел в подполье. Но авторитет его в казармах продолжает расти. За него солдаты готовы в огонь и в воду.
Собрали деньги на покупку типографского оборудования для большевистской газеты «Правда».
Собрали мало. Но жертвовали охотно последние полтинники. Те, у кого не было денег, несли запасные рубахи, подштанники. Сборщик, не имея инструкции принимать вещами, смутился и отказал. Солдаты искренно огорчились.
– Как же мы-то? Чем мы виноваты, что денег нет?
Газету «Правда» считают своей. Ей верят. Она становится рупором многомиллионных солдатских и рабочих масс. «Солдатская Правда», «Рабочая Правда», «Окопная Правда». Она меняет названия, но облик ее неизменен. Казарма знает, почему меняются названия этой газеты, почему ее «запрещают».