В дыму войны
Шрифт:
Собрали летучий митинг в Александровском сквере. Как всегда, буржуи обзывали солдат шкурниками.
«Кексгольмцы слушали, слушали, – вышли из сердца. Побежали в казармы, похватали винтовки, оцепили сквер и арестовали всех буржуев.
Пригнали человек триста в казарму, втиснули во взвод. На двери замок. К замку часового. Против окон – часового, в уборную без конвоя не пущают.
Буржуи, конечное дело, перепутались: что вы, дескать, с нами делаете, товарищи и граждане солдаты?
А кексгольмцы
«Вы все кричали: «Война до победа» – вот мы вашу храбрость проверим. Не угодно ли с маршевой ротой в окопы?»
С буржуев песок посыпался:
«Отпустите хоть с женами проститься! – взмолились они перед солдатами. – Письма хоть послать разрешите».
Скулят все, воют. Заболели кто поносом, кто чем. Врача требуют.
А солдаты никаких не признают. Стоят на революционном своем посту – и все.
«Будете шуметь – перестреляем здесь же в казарме». – Это они буржуям.
Буржуи притихли. Смирились. Сидят уж четвертый день. На паек их зачислили, кормят помаленьку. Не кормить совсем тоже нельзя – подохнуть могут.
– Что же, отправят они их на фронт? – спросил я Фофанова.
– Не знаю, – ответил он скороговоркой. – Командир полка вишь шеперится. «Не имеем, говорит, законного права на это дело. Я, говорит, под суд за вас пойду». А солдаты говорят: «Наша теперь власть. Как хотим, так и делаем».
Пожалуй, отправят.
Перевыборы в Петроградский совет. Собрание бурное, как никогда. В казармы явились представители от всех партий, за исключением кадетов. Кадетские ораторы боятся выступать среди солдат: не одного уже поколотили…
Кадеты сошли со сцены. Борются две силы: эсэры и меньшевики, с одной стороны, большевики – с другой.
После ожесточенных прений большевики на нашем собрании одержали вверх.
Их лозунги, бросаемые с трибуны ораторами, каждый раз вызывали взрыв искренних аплодисментов.
В совет выбрали сочувствующих большевикам – Дерюгина, Игнатова и Чичкина.
Для контроля над депутатами (за кого они будут голосовать на заседании) выбрали Петрова. Ему вменили в обязанность сидеть в зрительном зале и не спускать глаз со своих представителей.
Уполномоченный по перевыборам возражал против такого «недоверия» к только что выбранным депутатам. Не послушали.
А депутатам дали короткий словесный наказ:
– Ежели в совете будете за буржуазные резолюции голосовать, войну до победного конца приветствовать, не показывайтесь в казарму… С четвертого этажа в окно выбросим!
Назревают события. Не сегодня-завтра на улицах будут строить баррикады. Вторая революция неизбежна. Борьба обещает быть жестокой.
Нужно четко выявить свое отношение к грядущим событиям.
Но сделать это так трудно.
Я стою на распутьи.
К
Я обращаю свой взор в сторону Короленко и Горького – к их голосам всегда прислушивался. Но сегодня я ничего от них извлечь не могу. Они сами запутались в событиях. Горький определенно против новой революции, против большевиков. Но он же против войны и, стало быть, против эсэров и меньшевиков, которые после ухода со сцены кадетов монополизировали право кричать о войне до победы.
Со страниц «Новой Жизни» Горький обстреливает и правых, и левых. По его мнению, все делают не то, что надо. Все губят революцию.
В офицерском клубе давали ужин в честь навестивших наш полк офицеров французской службы.
Достали коньячку, шампанского, и все были навеселе.
Начались тосты. Пили за французскую армию, за французского президента.
Кадровые офицеры предложили тост за великого князя Николая Николаевича, шефа нашего полка. Несколько человек новоиспеченных выборных офицеров (из бывших фронтовых унтеров) запротестовали, но бокалы осушили.
Офицеры предложили тост за бывшего императора Николая.
Молодые энергично запротестовали. Протест поддержали и французские гости. Они, как офицеры республиканской армии, не могут пить за сброшенного с престола монарха.
Пререкания перешли в скандал.
На пол полетели тарелки, ножи, вилки. Обе стороны схватились за сабли.
Кадровое офицерство смяло республиканцев и выбросило их за порог клуба.
Многим основательно пересчитали ребра. Одному прапорщику расквасили тяжелой бутылкой из-под шампанского физиономию.
– А все-таки царя вам не видать! – кричали республиканцы по адресу кадровиков.
– А ваш Керенский – крещеный жид! – выкрикивали в свою очередь реакционеры…
В помещение нашей роты вбежал взволнованный вестовой из офицерского клуба.
– Братцы! В клубе наших выборных офицеров избили. Старые офицеры пьют за здоровье Николая Романова. «Боже, царя храни» поют.
Час ночи.
Разгар солдатской гульбы. Народу в казарме мало: часть в карауле, часть танцевала в соседнем батальоне вальсы и кадрили.
Домовничали лишь старики, больные да не умеющие танцевать.
– Проучить их, сволочей, – рявкнул отделенный Живов и первым бросился к пирамиде за винтовкой.
В пять минут оделись и вооружились все до одного, кто был налицо.
Сжимая в руках винтовки, бросились в клуб на расправу с теми, которые «хочут царя» и смеют открыто заявлять об этом.
Клубных гуляк кто-то предупредил.
Прибежавшие солдаты не нашли в клубе никого. На полу валялась побитая посуда, сорванные погоны, клочья одежды.