В дыму войны
Шрифт:
Погрузились в вагоны и с песнями влетели в Могилев.
Духонин, действительно, оказался генералом без армии.
Его подняли с постели и объявили арестованными и посадили в одну из наших теплушек. Могилев взяли без выстрела.
Н. В. Крыленко принял верховное командование.
В уютном белом домике на живописном берегу Днепра, с радиомачтой на крыше, где вчера еще во главе с Духониным заседали убеленные сединами важные генштабисты в орденах и густых эполетах, где, звеня шпорами, скользили по паркетам бравые адъютанты,
Бонч-Бруевич, адъютант нового главкома, высокий человек (чуть ли не вдвое выше Н. В. Крыленко), в желтом нагольном мужицком полушубке налаживает связь с армией, восстанавливает порядок на фронте и в городе.
И радиомачта из белого домика на живописном берегу Днепра уже гонит волны-приказы:
«Всем.
Всем.
Всем.
Военные действия прекратить. Перемирие на всех фронтах…
Главковерх Н. Крыленко».
Патрулями рассыпались по городу. Оцепили все переулки. Патрулям приказ: «Произвести повальные обыски».
Офицеры и генералы бросали свои части на произвол судьбы, удирали, как крысы с тонущего корабля.
Многие брели с фронта пешком, спрятав в карман золотые погоны, переодевшись в рваную солдатскую шинель, робко озираясь на сторожевые пикеты по дорогам, обходя, точно воры, стороной станции, пересыльные пункты.
Были и такие, которых солдаты, слегка поколотив за прежние обиды и издевательства, просто выгнали с «миром» из полков, снабдили суточными, проходным свидетельством, пустили на все четыре стороны…
«Все пути ведут в Рим».
Все дороги с фронта ведут в ставку верховного главнокомандующего.
Вся эта золотопогонная масса «беженцев» хлынула под крыло Духонина в надежде найти у него прибежище и защиту, получить советы и указания. Ставка, как губка, впитывала в себя всех «униженных» и «оскорбленных» Октябрьской революцией, всех выбитых из обычной колеи военно-фронтовой жизни.
Но ставка сама была в агонии.
В день нашего приезда, когда воинские части, охранявшие ставку, «демобилизовали сами себя», Духонин отдал всем командирам без армии, которые его окружали, единственно возможный приказ:
– Спасайся, кто может…
Более расторопные кинулись врассыпную на Дон, на Кубань, в Оренбургские степи, подальше от центра, чтобы укрыться там от нависшей красной напасти, выждать время и поднять верное старому укладу жизни казачество.
Остальные, растерявшиеся вконец и изверившиеся во всем, не имевшие денег на выезд, остались в Могилеве.
Укутались по теплым уютным квартирам, схоронились, как страусы в песок головой, отсиживались, полагаясь на милость победителей-болыиевиков: «авось не съедят».
В каждом доме –
И куда делся прежний гонор и блеск?
Сжавшиеся в комочек, побледневшие, равнодушно глядят на матросов, которые с прибаутками переворачивают пуховики, подушки, перины, извлекают спрятанное оружие, патроны, ручные гранаты.
Некоторые обыски и разоружение воспринимают болезненно, как несмываемое оскорбление, как позор.
Сцена на главной улице.
Высокого, представительного генерала останавливает патруль.
– Ваши документы, генерал?
Надменное лицо с красивым римским носом становится еще надменнее. И полный подчеркнутого презрения жест.
– Извольте, господа солдаты.
Три солдатских головы склоняются над протянутым лоскутком бумаги. Три лба сведено в морщинах.
Прочли.
Возвращают.
– Будьте добры снять оружие, господин генерал.
На лице генерала взрыв негодования.
Нижняя, синяя от бритья челюсть предательски прыгает.
– Оружие? Но у меня нет казенного. Это пожалованное. Я награжден золотым оружием. Если угодно – вот документы, господа…
– Снимайте оружие, генерал. Ваши документы недействительны. У вас грамота царского правительства и правительства Керенского. Они недействительны. Понимаете? Революция не доверяет вам оружия. Извольте снять немедленно и передать его нам, не то…
Три штыка сомкнулись вокруг генерала точно по команде.
Коротким и быстрым движением он обнажил свою фамильную гордость – «золотую саблю», переломил ее через колено, как сосновую лучину, и бросил к ногам онемевших солдат.
– Берите!..
Солдаты опускают штыки. Один бросается поднимать сломанную шашку.
Могилевские уголовники, пользуясь временным безвластием в городе, начали грабежи, насилия. Ночью вырезали целую еврейскую семью.
Бандитам и грабителям объявили террор.
Всех подозрительных оборванцев арестовали и выгнали за город.
– Идите, куда знаете. Воротитесь в город – к стенке поставим. Вот – бог, вот – порог.
У двух бродяг, с низкими лбами преступников, нашли в карманах награбленные золотые вещи. Вывели бродяг на запасный путь за станцию, пристрелили. Трупы снегом пушистым забросали, чтоб глаза не мозолили.
Порядок в городе восстановился.
Получили лаконическое сообщение.
«Генерал Корнилов бежал из-под ареста. Текинцы, охранявшие генерала, вместе с ним бежали».
Всех охватило возмущение. Густым хмелем ударила злоба.
Особенно неистовствуют матросы.
У теплушки, где сидел арестованный Духонин, колышется одержимая злобой большая толпа.
В мутной реке серых солдатских шинелей поплавками ныряют черные, перевитые георгиевской лентой, матросские фуражки.