В джунглях черной Африки (Охота за слоновой костью)
Шрифт:
Время от времени более сильные, чем обычно, порывы ветра бросали ему в лицо тяжелые капли и заставляли зажмуриваться.
Неожиданно дверь кабины открылась, вышел Нинь Чэнгун. Он направился к мостику. Не заметив Дэниэла, он прошел к переднему ограждению под навесом от солнца, наклонился и стал всматриваться в большие сверкающие ножи экскаватора, которые вгрызались в землю в семидесяти футах под ним.
Пришло время Дэниэла. Впервые они одни, и Чэнгун уязвим. «Это за Джонни», — прошептал Дэниэл и на резиновых подошвах неслышно пошел по палубе. И остановился за Чэнгуном.
Нужно
Дэниэл протянул руки, но, не коснувшись Чэнгуна, невольно заколебался: то, что он собрался сделать, вызвало у него отвращение.
Ведь это хладнокровное, расчетливое убийство. Он и раньше убивал, но тогда он был солдатом, а так — никогда, и на мгновение Дэниэл испытал отвращение к самому себе. «За Джонни», — пытался он убедить себя, но было поздно. Чэнгун повернулся к нему.
Он проявил проворство мангуста перед коброй. Руки (ребра ладоней закалены в многочисленных боевых схватках) взвились вверх, темные и яростные глаза смотрели в глаза Дэниэла.
На мгновение они застыли, готовые начать яростную схватку, потом Чэнгун прошептал:
— Вы упустили свой шанс, доктор. Второго не будет.
Дэниэл попятился. Проявив слабость, он предал Джонни. В прежние дни такого не случилось бы. Он убрал бы Чэнгуна быстро и ловко, и радовался бы убийству. Теперь тайванец насторожился и стал еще опаснее.
Дэниэл отвернулся, тяжело переживая неудачу, и вздрогнул.
Один из охранников-хита неслышно, как леопард, поднялся по стальной лестнице. Он опирался на перила за мостиком, сдвинув бордовый берет на один глаз и направляя автомат «Узи» в живот Дэниэлу. Он все видел.
Вечером Дэниэл до полуночи лежал без сна. Его тревожило, что он урезал свои возможности, и мучило отвращение к собственной свирепости, которая заставляла его жаждать жестокой мести. Но даже угрызения совести не подточили его решимости свершить справедливую месть, и, проснувшись утром, он убедился, что стремление отомстить не ослабло, однако опаска и потрясение не проходят, а уверенности не прибавляется.
Это вылилось в ссору с Бонни Мейхон. Началось с того, что она опоздала на дневную съемку и заставила его сорок минут ждать ее на дожде.
— Когда я говорю «пять утра», я не имею в виду полдень! — рявкнул он. Бонни ответила улыбкой, солнечной и самодовольной.
— Хотите, чтобы я совершила харакири, хозяин? — спросила она.
Дэниэл собрался ответить ей словесным залпом, когда понял, что она, должно быть, пришла к нему прямо из постели Таффари, не вымывшись, потому что уловил мускусный запах их соитий и поневоле отвернулся. Он испытал такой приступ ярости, что боялся ударить.
«Ради Бога, Армстронг, — молча успокаивал он себя, — ты вот-вот разлетишься на куски».
Остаток утра они работали во враждебной настороженности, снимая бульдозеры и цепные пилы, расчищавшие дорогу для МоМУ.
Ходить под дождем в грязи было тяжело и
— У какого недоделанного оператора в разгар съемочного дня кончается пленка? — резко спросил Дэниэл, и она напустилась на него:
— Я знаю, что тебя мучает, лапуля. Недостаток пленки ни при чем — тебя лишили сладенького, вот ты и злишься. Ты бесишься из-за того, что со мной Ифрим, а не ты. Ах, это старое зеленоглазое чудовище!
— Ты слишком переоцениваешь то, на чем сидишь, — по-прежнему сердито ответил Дэниэл.
Ссора становилась все более ожесточеннее, пока Бонни не крикнула ему в лицо:
— Никто не смеет так разговаривать со мной, придурок! Засунь свою работу и свои гадости сам знаешь куда — хоть в ухо.
И она, оскальзываясь в красной грязи, зашагала к «лендроверу».
— Оставь камеру в «лендровере», — крикнул Дэниэл. — Оборудование взято в аренду. У тебя есть обратный билет в Лондон, и я вышлю тебе чек на всю сумму, которую ты заработала. Ты уволена!
— А вот и нет. Опоздал, лапуля. Я сама ухожу! Запомни!
Она хлопнула дверцей «лендровера» и включила двигатель. Все четыре колеса машины бешено завертелись, и, вздымая струи и облака красной грязи, Бонни выбралась на шоссе, а Дэниэл остался сердито глядеть ей вслед. И все больше злился, с опозданием понимая, какие слова мог бы бросить ей в лицо, пока была возможность. Бонни тоже рассердилась, но сердилась она дольше и жаждала мести. Она соображала, какая месть была бы самой жестокой, и еще до возвращения в Сенги-Сенги ее осенило. «Ты пожалеешь обо всех гадостях, которых наговорил мне, мальчик Дэнни, — пообещала она себе, безжалостно улыбаясь. — Ты не снимешь в Убомо больше ни одной пленки, ни ты, ни оператор, которого ты наймешь. Я уж постараюсь».
Тело у него длинное и стройное. Под москитной сеткой в тусклом свете это тело, все еще влажное от любовного пота, блестело, как промытый уголь.
Ифрим Таффари лежал навзничь на смятой белой простыне. Бонни подумала, что никогда не видела такого красивого мужчины. Она медленно повернула голову и прижалась щекой к его голой груди, гладкой и безволосой. Темная кожа оказалась прохладной. Бонни подула на его сосок и смотрела, как он в ответ приподнимается и твердеет. Она улыбнулась.
Бонни светилась от счастья.
Он замечательный любовник, лучше всякого белого. Сколько их у нее было, а такого никогда. Она хочет что-нибудь для него сделать.
— Я должна кое-что сказать тебе, — прошептала Бонни, лежа на его груди. Он ленивым движением погладил ее роскошные медные волосы.
— Что именно? — спросил он глубоким, сытым голосом почти без интереса.
Она знала, что следующие ее слова привлекут его внимание, и откладывала это мгновение, слишком сладостное, чтобы его тратить. Ей хотелось извлечь все возможное наслаждение. Удовольствие двойное: месть Дэниэлу Армстронгу и подношение Ифриму Таффари. Она докажет ему свою верность и ценность.