В фиордах, где не заходит солнце
Шрифт:
Я со своей аппаратурой почетно, обдуманно, планомерно, но быстренько ретировался. Отступил подальше. На всякий случай вскарабкался повыше, на береговой откос, уселся там и вновь зажужжал камерой. Бык продолжал сопеть, выпуская из ноздрей пар. Правда, уже менее грозно, но все-таки.
Насмотрелся я на них, нащелкался досыта.
Теперь мне необходимо, чтобы они хоть немного подвигались. Неинтересно же, когда на киноленте такой статичный объект. Ну хоть шажок бы сделали! Свищу, кричу, бросаю в них с берега камешки — не могу расшевелить. Замерли как вкопанные в своей защитной позе и ни с места.
С
Анатолий заряжает ракетницу, бабахает у них над головами. Ничего… Стреляет еще раз. Бык разворачивается в его сторону, оборонительная позиция нарушается. Может, побегут? Нацелился объективом, но едва камера зажужжала, бык, точно на пружине, возвращается в первоначальное положение, и опять вся тройка как в землю вкопана.
Вдруг животные, так же быстро и четко, как перестроились они для того, чтобы отразить нападение, меняют тактику: прыжками пускаются бежать в гору. Только вздуваются и опадают их длинные шерстяные накидки, прикрывающие сгорбленные спины и крутые бока, да летит из-под ног гравий.
Кто своими глазами не видел, как скачут эти слепленные под мамонта парнокопытные, тот с трудом поверит в их быстроту и ловкость. Легко, грациозно взобрались они вверх по крутой осыпи и довольно скоро исчезли.
Ощущаю себя на вершине блаженства. Удовлетворение, вероятно, не меньше, чем если бы удачно поохотился, скажем, на львов: наконец-то собственными глазами узрел живых свидетелей ледникового периода.
Ветерок едва колышет белые головки пухоноса. Мерно звенит, гудит ручей. Вдали, ограничивая нежно-зеленую тундру, светится вода спокойного залива, а там, еще дальше, за фиордом, синеют горы… Жизнь прекрасна и удивительна!
Торопимся обратно в Баренцбург. Начинается прилив. Устья ручьев, подпираемые морем, затопили уже все островки, по которым недавно бродили чайки. Анатолий умело выбирает броды, и, хотя поток порой едва не заливает кабину, мы с ходу перемахиваем ручьи.
Но вдруг везенье кончилось. Съезжали мы в очередной ручей с довольно крутого берега, уже сунули нос в воду, и тут что-то заскрежетало, зашаталось, и вездеход остановился. Вода через дверцы, через разные дырки в полу начинает набираться в кабину, заливает нам ноги. Мотор заглох. Стало тихо-тихо. Лишь у самых окон журчит вода. Через корму вездехода выбираемся на берег. Машина наша словно пить устроилась: сунула морду в ручей. Соскочили траки. Самим нам их не надеть. А кроме того, и мотор залит.
— Будь ты неладна! — цедит сквозь зубы Анатолий.
Это уже третья непредвиденная остановка. Недаром говорят, бог троицу любит. Вот тебе и победный финал нашего путешествия.
Словами делу не поможешь. Нужен трактор. Больше никто не вытащит. Анатолий забирается обратно в кабину, укладывает все наше имущество на сиденье. Надо думать, что вода не поднимется выше. Пристегивает брезент — на случай, если польет дождь.
И мы топаем по берегу. Домик наших друзей-норвежцев неподалеку. Сообща что-нибудь придумаем…
16
После долгих обсуждений мне разрешено в одиночку подняться на ледник. Вообще-то такое путешествие недопустимо. По меньшей мере следует идти вдвоем. Но времени у меня осталось немного, попутчиков пока нет, а на том леднике, который давно манит меня, сияя в конце Грен-фьорда, я еще не сумел побывать.
Ведь это совсем рядом. Вот только пересечешь семьдесят восьмую параллель, подвинешься еще немного на юг — и пожалуйста тебе ледник. Он прекрасно виден из окна баренцбуржской гостиницы…
Судили-рядили, решили: пусть идет. Туда подбросят на вертолете. Если в условленное время не вернусь, полетят искать.
Перспектива поисков мне не улыбается. Однажды нас уже искали. Срам один. Это когда мы возвращались после встречи с овцебыками. Никакого несчастья с нами, разумеется, не произошло. Просто добросердечные геологи-норвежцы, узнав об аварии с нашим вездеходом, по собственной инициативе передали в Баренцбург сигнал тревоги, чтобы нам не надо было тащиться домой пешком. Шагаем, поругиваем застрявший вездеход, глядим — жужжит вверху вертолет, делает над нами круг, второй, спускается. Встревоженные пилоты спрашивают, что случилось. Ничего, говорим, просто пришлось пешком топать. А тут как раз День авиации. Выбранили нас ребята, что нарушили мы им праздник. Но разве мы виноваты?
Так что клятвенно заверяю всех, что буду предельно осторожен, ни при каких обстоятельствах не полезу туда, где можно поломать ноги или провалиться в тартарары. Клянусь и поспешно укладываю рюкзак.
Оранжевая стрекоза поднимается, быстро несет меня вдоль берега фиорда. Кажется, лишь минутка пролетела, а командир уже спрашивает, где буду высаживаться. Прошу оставить меня на самой удобной площадке, повыше и поближе к леднику.
Вертолет закладывает вираж и снижается. Еще до того, как всем своим весом машина опустится на землю, пока она висит в воздухе в каком-нибудь полуметре от поверхности, борт-техник выскакивает из кабины и металлическим щупом тыкает в грунт — пробует его крепость. И тогда мы мягко опускаемся на землю. Техник машет мне: прыгай, мол. Прыгаю. Ураганный поток воздуха от лопастей пригибает к земле. Провожатый мой забирается обратно, прощально кивает, и вертолет, так и не заглушив мотора, взмывает вверх.
Остаюсь в полном одиночестве.
Цели путешествия отсюда не видать. Высадили меня в ложбине, и спина глетчера заслонена холмами. Трусит, пускает по ветру свой белый пух пухонос. Незаметно ложатся на тундру краски осени. Цветов осталось немного, и в них, последних, чувствуется какая-то скрытая грусть.
Ледника еще не вижу, но уже слышу гул. Это шумят бегущие с него неиссякаемые талые воды.
Ого, как шарахнуло! Может, чуть потише, чем выстрелы огромного Норденшельда, так — пушечка среднего калибра, но ведь рядом!