В глубине Великого Кристалла-2
Шрифт:
И вот он пришел. Вернее, прибежал. Коричневый, в белой маечке, натянутой на мокрое тело, с влажными волосами. Легкий и тонконогий, как олененок.
– Здравствуй!
– сказал он.
– Ты дома? Пойдем купаться! Знаешь, какая теплая вода! Ну, пойдем... Да?
Он говорил, пританцовывая на пороге, и смотрел веселыми влажными глазами. И только в глубине этих глаз была виноватинка: "Ты не вспомнишь обиду?"
А обиды у меня не было. Была только радость, что он вернулся.
И мы, конечно, пошли купаться на пруд, к плотине, где уже собрались все мальчишки с нашей улицы. По краям тропинки цвела белая кашка, отчаянно звенели кузнечики, а в небе стояли желтые кучевые облака, похожие на дирижабли.
Володька прыгал впереди и порой оглядывался. Виноватинки в глазах еще не совсем исчезли.
Я улыбался ему и вспоминал сон. Хороший сон про возвращение в детство. Про то, как грустно бывает расставаться с другом, но тут уж ничего не поделаешь. Раз у него страна, где не доиграна битва и где он оставил свою трубу.
А может быть, он все-таки вернулся бы?
Я тоже порой ухожу в далекую страну, где живет мой друг Алька Головкин из четвертого "А", и пружинит под ногами тротуар, и сосновые кораблики с клетчатыми парусами плывут к дальним архипелагам. Там сколько хочешь можно ходить по колено в траве, запускать с крыши бумажного змея и воевать с пиратами. Там всегда выходишь победителем из поединка со злом, потому что нет оружия сильнее, чем деревянная шпага.
Но ведь я возвращаюсь. К Володьке. Ко всем.
Конечно, если бы сделать, чтобы никакие ветры, никакие годы не разделяли друзей! Если бы время не отнимало у человека детство... А может быть, это можно сделать? Если очень постараться?
– Если постараться, всего добьешься. Да, Володька?
– спросил я.
– Нет, - сказал он, даже не обернувшись.
– Не всего.
– Почему?
– Нипочему. Не всего, вот и все.
– Например?
– начал я раздражаться.
– Например, попробуй загнать муху в мыльный пузырь, и чтобы он не лопнул.
Я обиделся, но он даже не заметил. Потом я перестал обижаться, и мы купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.
Я насвистывал сигнал, который запомнился мне во сне: "Та-а-та-та та-та-а..."
– Это ты "Исполнение" свистишь?
– вдруг спросил Володька.
– Что?
– Ну, сигнал. Я же знаю. Я два раза в лагере горнистом был. Это сигнал "Все исполняйте".
И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.
– Выдумываешь все, - проворчал я.
– Пойдем напрямик, через парк, - сказал Володька.
– А куда ты идешь? Вон где ворота!
Он вздохнул, удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску и показал: "Лезь".
По ту сторону забора, на опрокинутой мусорной урне, сидел рыжий котенок с удивительно знакомой мордой.
– Что-то знакомая личность, - сказал я.
– Это же Митька. Мы его в беседке нашли. Кормим по очереди. А он привык и за нами бегает, за всеми ребятами... Ну, опять сбежал из дома, разбойник!
Митька беззвучно мяукнул. Володька сгреб его и сунул под майку.
– Сиди тихо!
Я свернул на дорожку, но Володька сказал:
– Куда ты? Пойдем прямо.
Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.
– И как ты ухитряешься не исцарапаться?
– спросил я.
– Пфе, - сказал он. И шлепнул по животу, чтобы рыжий разбойник Митька сидел спокойно.
В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА
1
Я не виноват, я не хотел этого. Я убеждал себя, что непростительно забивать голову сказками. Говорил себе: "Ты взрослый человек, у тебя серьезная работа. Думай о ней". И думал о работе. Целыми днями. Но по утрам, сам того не желая, пытался собрать в памяти обрывки сновидений.
Нет, Северо-Подольская крепость мне больше не снилась. Снился залив под желтым закатом и зализанный ветрами песчаный плоский берег. На берегу стояли каменные арки, а под ними висели сигнальные колокола - разных размеров. Заметно было, что колокола заброшены: у многих не было языков. Из песка торчали высокие травинки, и ветер пригибал их.
Еще я видел солнечные, но совершенно пустые улицы незнакомого города. А еще - внутренность круглых крепостных башен. По вогнутым стенам вились полуразбитые каменные лестницы. В узкие окна били пыльные полуденные лучи. Из поржавевших железных скоб срывались и падали погасшие факелы.
...Тех двоих я ни разу больше не видел. Но на берегу на пустых улицах, на стертых ступенях лестниц я чувствовал: они только что были здесь. Я даже пытался найти, догнать их. И знал, что еще чуть-чуть - и догоню. Но не мог. И было очень горько. Я в этих снах был мальчишкой и не стеснялся плакать...
Нелепо тосковать по людям, которых никогда не было, которые однажды просто приснились. Но я тосковал по Валерке и Братику.
И ведь никому не расскажешь! Разве что Володьке. Но Володька - он разный. Иногда ласковый, тихий и все понимает. А иногда вдруг станет вредным таким и насмешливым. И не поймешь отчего...
И все же Володька был единственным человеком, который меня мог бы понять.
2
Мы с ним познакомились три года назад.
Я перепечатывал на машинке статью для журнала "Театральная жизнь". Печатал я тогда плохо, работа надоела, я лениво давил на клавиши. В это время постучали.
Я неласково сказал: "Войдите".
На пороге возникло лохматое, но симпатичное существо ростом чуть повыше спинки стула. С тонкой шеей, оттопыренными ушами и глазищами цвета густого чая. Одето оно было в мальчишечью школьную форму, крайне для него большую.
– Это вы все время тюкаете?
– строго спросил гость.
– Что значит "тюкаете"?
– слегка обиделся я.
Не отводя внимательного взгляда, мальчишка объяснил:
– Я внизу живу. А наверху каждый день: тюк да тюк, тюк да тюк. Будто клюет кто-то...
– Это машинка стучит, - объяснил я.
– Печатаю. Работа такая. А что, мешаю?
– Да нет, тюкайте, - великодушно разрешил гость и добавил: - Просто интересно. А вы кем работаете?
– Я зав литературной частью. Проще говоря, литературный директор.