В годы большой войны
Шрифт:
Третьего дня бродил вокруг Смольного. Бурей поднялось неодолимое желание увидеть его. Все равно — когда увижу, тогда узнаю все.
Может быть, об этом надо сказать Капитану? Может быть, это малодушие, которого я не вправе скрывать? Капитан надеется на меня как на каменную гору. Но разве же не останусь я до конца твердым? Разве не совершу того, что взял на себя! Разве не позор — поддаться искушению пломбированного шпиона? Разве не к гибели ведет он родину? Разве не позор задумываться над тем, над чем я задумываюсь? Разве не предательством была разгромлена наша армия? Разве не лежит за это ответственность на его голове?.. Нет, Капитан, вы можете быть спокойны — рука не дрогнет!
Раздался
2 января 1918 года.
Расскажу о том, что произошло вчера.
Когда позвонил Технолог, Капитан сразу увел его в свою комнату. Потом они вышли, и Технолог, подняв воротник, ушел из квартиры. Капитан сказал нам: «Господа, вести серьезные и благоприятные. Возможно, сегодня удастся осуществить операцию. Технолог узнал, что сегодня Ленина ждут на проводах красногвардейцев. Прошу приготовиться!»
Братва пришла в возбуждение. Одевались, толкаясь разбирали шинели. Капитан сказал мне: «Я надеюсь на вас». — «Да, можете положиться». — «Тогда через полчаса двинемся. Сначала в «предбанник», оттуда на операцию».
Моя комната, книги, тетради. Горит лампа. Стало вдруг так спокойно, уверенно. Значит, книги надо закрыть, — может быть, навсегда. Очистил середину стола для нагана и бомбы. Она свободно помещается в кармане.
Я готов! Уже хорошо, что больше не придется мучиться бессонницей. Я не в силах противиться — меня влечет сила неведомая. Я — игрушка в руках чего-то сильного и большого.
Лампа горит над книгами. Среди книг и тетрадей бомба и бесконечно дорогое лицо в черепаховой рамке. Бьет час последний. Пусть исполнится предназначение!
Вошел Капитан: «Ну, нам пора».
Мы оделись, Капитан в свою шинель, я в свой романовский полушубок. На мне волчья папаха и шарф. Капитан накинул на плечи башлык. Я вернулся в комнату, посмотрел на стены, на полку, на черепаховую рамку. Ощущение как перед боем, когда передают по цепи — сейчас пойдем в атаку.
В «предбаннике» люди в серых шинелях. Одни одеваются, другие, одетые, сидят и ходят, готовят оружие, пьют коньяк. Нет электричества, и огарок, воткнутый в бутылку, освещает заговорщиков. В шинели и сбитой назад папахе сидит нахохленный Сема. «Это тебе не заставу немецкую снимать!» — говорю я ему. Он неопределенно тянет: «Да-а-а» — и улыбается виновато. «Вот такой жалобной улыбки раньше я у тебя не видывал… Может, и меня околдовала нечистая сила», — думаю я.
Появился Технолог, подтвердил — все так. Красногвардейцев провожают на фронт. Ленин обещал там быть. Ждут к восьми часам. Капитан спросил: «На какой машине он будет сегодня?» — «Вероятно, тот же номер — 4647».
Капитан распорядился: ехать немедленно, выходить поодиночке. Сбор в сквере за цирком. Макс кричит: «Шагом марш!.. Дерябнем напоследок!»
У ворот я подождал Макса. «Макс, мы с тобой вместе?» — «Вместе. Всегда вместе, и сейчас вместе. Была не была, что бог даст…»
Ночь была беспросветная, и туман был настолько густой, что в нескольких шагах не видать человека. «Эх, ночь-то разбойная! Лучше не найти», — говорит Макс.
Собрались за цирком. Лица напряжены. Идут редкие прохожие. Расходимся в стороны, словно незнакомые. Потом стоим вокруг Капитана. Капитан говорит, как нужно действовать. Убьем, когда будет уезжать с митинга. Стараться из револьвера, чтобы не побить народ. Если не выйдет — бомбу.
У
Слабо освещенный цирк, большой, незнакомый. Купола не видно, от редких ламп вверху — черный провал. Посредине трибуна, покрытая красным. Перед трибуной развернутый строй красногвардейцев. Народ валил, и все кричали, приветствуя того, кто приехал. Бегу вперед. Красногвардейцам скомандовали «смирно!», и они кричат «ура». Командир стоит посередь и держит шашку наголо. А на трибуне, среди каких-то незнакомых людей, стоит человек. Он! Разве я могу не узнать его сразу. Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка. Он стоит как человек, которому кричат «ура» и который не может в этом крике принимать участие. Он стоит величаво и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат и не хотят остановиться. И дух величайшего одушевления царит над толпой, над этим человеком. И я тоже что-то кричу. Не рот раскрываю, как нужно делать, чтобы видели другие, что кричу, а нутром кричу, потому что кричится, потому что не могу не кричать вместе со всеми, потому что все забыл я здесь, потому что рвется из нутра что-то неудержимое, стихийное, помрачающее рассудок и рвущее душу, и какая-то сила неведомая подхватывает и несет, и кажется, нет ничего, и только ощущение захватывающего простора, беспредельной шири и безграничной радости.
Потом с трибуны начали махать, чтобы утихли. Командир красногвардейцев одним замахом вложил шашку в ножны. И тогда человек в пальто стал говорить. Я не помню ни единого слова из сказанного им. И в то же время знаю: каждое из слышанных слов буду носить в себе.
Я не сумею передать то состояние, в котором находился. Выйдя на улицу, увидел автомобиль, толпу, сдерживаемую красногвардейцами. И в толпе вижу ставшие вдруг незнакомыми, чужими вытянутые физиономии пришедших со мной. Я иду в сторону, и все идут за мной. Я должен убить его…
Потом был мост, небольшой и горбатый. Справа и слева чернила незастывшей воды. Ставлю Макса в начале моста. Сам иду к его середине. Все предусмотрено. Мы действуем, как автоматы. Хожу вдоль решетки. Тянутся секунды, как вечность. Или это остановилось время? Подошел Макс, передал по цепочке — автомобиль задерживается. Макс снова исчез в тумане. Но вот мелькают огненные лучи через площадь. Автомобиль свернул к мосту. Кто-то бежит за ним. Это Макс в свете призрачных фонарей. Он машет руками. Автомобиль приближается. Бомбой, только бомбой! Я кидаюсь вперед, почти касаюсь крыла машины. Он в автомобиле. Он смотрит, в темноте я вижу глаза его. Может быть, это только кажется. Бомбу!
Я знаю, что бомба в руках, ощущаю ее, знаю, что бомбу надо кинуть, а автомобиль уходит. Чувствую весь ужас того, чего не могу совершить. Словно вдруг вся земля, все небо, все дома, люди страшной силой наваливаются на меня, сжимают стальными тисками. Автомобиль уходит… Вдруг выстрел, еще выстрел. Я слышу, как ударила пуля в кузов. Стрелял Капитан. Что я наделал — не бросил бомбу! Но что это? Автомобиль замедляет ход. Я выхватываю наган, бегу за ним и стреляю. Но автомобиль не остановился. Это просто шофер свернул машину в переулок. Я не убил его, не убил! Я не смог этого сделать…»