В голубых снегах
Шрифт:
— Главное — очистить рану, отсосать кровь! — крикнула Йенсу Росси, подойдя ближе. — Доктор Фогельзанг говорит, что на старом железе полно всяких микробов. Так что давай, а то получишь заражение крови. Или даже столбняк!
Йенс послушался. Порез на ладони у него был не пустячный. Йенс отсасывал кровь и сплевывал — снег вокруг него был испещрен розовыми пятнышками.
Кашек разорвал оболочку пакета и вынул бутылочку йода, пропитанный чем-то желтым марлевый тампон, от которого резко пахло больницей, и бинт. Кашек задумчиво оглядел все это, потом обернулся к Ликсе и деловито сказал:
— Действуй, чего ждешь?.. Ты ведь у нас медик.
Ликса, смущаясь, стараясь не смотреть на Йенса, присела на снег возле него. Она принялась за дело, но рукава полушубка мешали ей, и она отвернула их, чтобы ловчей было. Сурово сжала губы. Как будто Йенс посторонний человек. Она работала молча, только раз, когда она залила рану йодом и Йенс вздрогнул, Ликса сделала ему замечание:
— Спокойно, не дергайся, пожалуйста!
Эту манеру вежливой деловитости Ликса переняла у матери. Фрау Куль приходилось управляться с множеством дел. Она принимала больных в поселковой амбулатории, ездила на дом по вызовам на своем тарахтящем мопеде. К этому добавлялась неотложная помощь при всяких чрезвычайных происшествиях: кто-то прищемил себе палец, кто-то рассек бровь. Ей просто некогда было упрашивать пациентов, чтобы они покорно глотали пилюли, не стонали во время перевязки, соблюдали постельный режим, если им предписывал это молодой врач из Пампова. И хотя она была строгой и требовательной, ее любили.
Ребята, словно сговорившись, примостились кружком на корточках — заслонили Йенса и Ликсу, чтобы им чуть-чуть теплее было. Задул верховой ветер. Он теребил бурые косицы камышей, гнал косяком снежные хлопья, повалившие из низких тяжелых туч, свистел в тонких ветвях лиственниц на опушке.
Дрогнула земля — очевидно, это вдали рухнуло дерево, надломленное ночью во время бурана.
Косуля затаилась где-то — ее ни слышно, ни видно не было.
V
Как только Ликса занялась делом, ей стало гораздо легче. Неприятная слабость прошла, ничего не болело, даже настроение улучшилось. Она вошла в свою роль. Действительно, чем не медик? Никто из ребят не сумел бы так ловко, по всем правилам, забинтовать руку. И так красиво: слои бинта ложились, образуя узор наподобие колоса. Она была просто необходима здесь — так же как в Новом поселке или в деревне была нужна мать Ликсы, когда происходил несчастный случай.
Ликса невольно внушила себе, что именно потому она и пошла с ребятами. Ведь с каждым из них могло что-то случиться. Не обязательно с Йенсом. И Кашеку, и Росси, и Марийну она с готовностью помогла бы тоже. А то, что пострадал этот упрямец Йенс, конечно, случайность. Само собой.
И все же втайне Ликса понимала, что к Йенсу у нее особое отношение. Словно во всей этой истории она, в чем-то против воли, с самого начала была на его стороне. Словно они и не ссорились.
Все, повязка готова. Теперь у Йенса рука была как будто в узкой белой варежке без верха. Только уже не подвигаешь пальцами, даже в кулак не сожмешь.
Росси сказала Йенсу с укоризной:
— Это тебя твой дурацкий капкан! Только бы столбняк к тебе не прицепился! С этими… как их… контузиями!
— Капка-а-а-н! — презрительно протянул Кашек. — Скажешь такое…
Он разгладил обертку перевязочного пакета и бережно спрятал во внутренний карман куртки, точно важное письмо.
— А ты другой раз тоже такое завернешь!.. — продолжал он. — При столбняке не «контузии» бывают, а конвульсии. Спроси хоть у доктора Фогельзанга… Это же все равно что судороги…
— Я думала, ты только в машинах понимаешь, — обиженно сказала Росси.
— А никакого капкана на ноге у косули нет! Там продранная сетка из проволоки, да еще скрученная вдобавок. Кто-то выкинул ее в лесу. Вместе со всяким хламом, пустыми бутылками, дырявыми креслами… Вот что: про капкан забудьте — там ржавая проволочная сетка, и ничего больше. Кто-кто, а Йенс знает, обо что руку ободрал.
Ликса изумленно подняла глаза на Йенса — он смущенно улыбался. До этого она все время избегала его взгляда, видела только руку да краешком глаза приметила бусинки крови на свитере. Ей вдруг стало так стыдно, что она несправедливо обвинила во всем Йенса.
И все от злости. Не столько знала она про капкан возле крольчатника, сколько насочинила. Раза два всего и видела его мимоходом, да и то старалась держаться подальше от его грозно оскаленной пасти. Не вчера видела, а несколько дней тому назад. А может, и на прошлой неделе. Ликса кляла себя за пустую болтовню. Другой бы на месте Йенса рассердился, отвернулся от нее. А он улыбается. Что это значит? Может, Йенс хотел поблагодарить ее за перевязку? Или, может, просто радуется, что у косули на ноге вовсе не капкан? Стараясь принять равнодушный вид, Ликса спустила подвернутые рукава полушубка, надела перчатки. Ребята не спешили подниматься, продолжали сидеть тесным кружком, точно у догорающего костра. Да, косуля от них ушла. Задачи своей они не выполнили.
Йенс снял шапку с головы. По лицу его стекали капельки: он молча терпел боль, и на лбу его выступил пот, смешавшийся теперь с тающими снежинками. На шее, около уха, судорожно билась тонкая жилка.
Холодный ветер обжигал лицо, изо рта вылетал белый пар. Втянув голову в плечи, Кашек мрачно глядел в одну точку. Покосившись на Йенса, Ликса заметила, что он осторожно сжимал и разжимал перевязанную руку. Наверно, пробовал, действует ли она вообще.
Росси между тем нащупала у себя под курткой заветный мешочек. Там два последних бутерброда — ее школьный завтрак. Ясное дело: стоит съесть один, как за ним последует и второй. Затаенно вздохнув, Росси сдержала себя и, чтобы отвлечься, заговорила бодрым тоном:
— Ну, что скисли?.. Подумаешь, сорвалась операция, ах, ах!.. Я еще на мосту говорила, что эта гонка у леса кончится… А вообще-то, не совсем понятно, почему все сорвалось: будь у нее на ноге проволочная сетка или даже капкан — какая разница? Может, мне кто-нибудь объяснит, чего вы тогда…
Кашек пожал плечами, он и сам, вероятно, не знал, почему упустил косулю. Похоже, что это вообще его больше не интересовало. Но вдруг он вскочил, как ужаленный, словно его осенило недоброе предчувствие. И сразу все спохватились: кого-то недоставало, не слышалось больше ни рассуждений, ни фантастических предложений. Один из них исчез. Все позабыли о маленьком Марийне. Кашек круто повернулся в сторону леса.
Ничего уже нельзя было сделать. Вдалеке, за тонкой полоской камыша, медленно шел по снегу Марийн. Раскинув руки, осторожно пробирался к лесу, рассчитывая каждый шаг.
— Не зови его! — шепотом предостерег Йенс. — Пусть уж перейдет на другой берег.
Росси молитвенно сложила руки на груди, Кашек только тихонько ругнулся, но окликать малыша не стал.
Марийн шел мелкими шажками, нащупывая твердую почву, слегка приседая и стараясь ступать полегче. В розовой куртке, с трепещущим на ветру кончиком капюшона, он напоминал клоуна, который идет по канату с нарочитой неловкостью. Хотя вообще-то всем было не до смеха — дело в том, что Марийн ступал по коварному, обманчивому покрову.