В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Тесть удивленно поднимает бровь.
Никто не заходит и даже не звонит. Первое время забегали еще друзья, но теща сразу же начинала громко говорить, как бы в сторону: «Как же, шляются тут разные объедалы да опивалы!» Ей, видно, любые гости представлялись в виде каких-то полусказочных объедал и опивал — сапоги гармошкой, огромные блестящие рты, пальцы вытираются об атласные, с ремешком рубахи.
…Время тянется томительно. Тесть осторожно гладит внучку. Жена
Даша сразу бросается сосать, щеки так и ходят ходуном. Теряя грудь, начинает громко пыхтеть, сопеть, вертеть головой.
— Мы с ней сегодня,— говорит жена, помогая ей,— часа три уже гуляли. Со всеми старушками тут перезнакомились, что на скамейках сидят. Я им говорю: «Вообще-то у меня муж есть, но он все по делам». Они кивают так сочувственно и явно думают: «Понятно все. Мать-одиночка!»
Она улыбнулась, прикрыв языком верхние зубы.
— Потом домой ее отнесла и решилась вдруг в магазин сходить, впервые за все это время без нее. Очень странно было идти — без брюха и без коляски!
Вдруг заверещал телефон. Звонила одна моя старая знакомая. Своим бархатным голосом она сообщила последние новости, потом выразила удивление по поводу того, что я не смогу сопровождать ее в театр.
— Странно,— говорила она,— по-моему, в любой интеллигентной семье должно быть правило: каждый встречается с кем угодно и не отдает при этом отчета!
«Что ж,— хмуро подумал я.— Получается, у нас неинтеллигентная семья?»
Тут я увидел, что рядом стоит жена, глаза ее полны слез, подбородок дрожит.
— Опять? — проговорила она.
— Что — опять?! — вешая трубку на рычаг, закричал я.— И по телефону разговаривать нельзя?
— Да! — закричала она.— Нельзя!
Тесть вдруг захрапел особенно громко.
Ранним утром, спустив коляску по лестнице, мы вышли на прогулку. Было холодно. Дорога, разъезженная вчера, так и застыла остекленевшей гармошкой.
Мы двигались молча. Было удовольствие в том, чтобы катить коляску: чем-то напоминало езду на велосипеде или — из детства — бег со звенящим катящимся колесом на упругой изогнутой проволоке.
Мы въехали в пустой парк. Во льду были видны вмерзшие листья, ярко-зеленая трава. Сходя с дороги, я разбивал каблуком лед над пустотой, открывались теплые парные объемы со спутанной травой.
— А ты чего чулки эти напялила? — спросил я.— Других, что ли, у тебя нет?
— А мне другие нельзя. У меня ноги тонкия. Тонкия! — важно проговорила она.
— Все равно! — сказал я.
— Ну ладно,— сказала она.— Теперь я буду тебя слушаться…
Потом мы скользили по ледяному склону, придерживая
— Ло-орк! Смеется!
5. Жизнь сложна
Прошло семь лет.
— Ех! — говорила жена, разливая чай.— Я в промтоварный сейчас заходила, такая там шерсть! Очень редко бывает! Очень!
Жена покачала головой.
«Да-а,— подумал я.— Пора, видимо, браться за ум, порезвились — и хватит. Начинать пора солидную, основательную жизнь, пора в очередь становиться, как все!»
Грустно это было понимать!
Я надел халат, пошел к себе в кабинет, сел за стол с целью начать новую жизнь.
Вдруг я увидел, что в луче солнца пунктиром блеснула паутина.
«Пунктиром… блеснет паутина!» — похоже на начало стиха.
Гляжу — все ниже она к столу опускается, а на конце ее сучит лапками маленький паучок!
Куда же он? Как раз в бутылку с чернилами, которую я открыл, собираясь заправить ручку! Шлеп! Успел только схватить его за паутинку, вытащить, мокренького поставил на сухой лист. Паучок быстро забегал по листу, оставляя каракули. Вдруг я с удивлением разглядел, что получаются буквы!
«Г… Д… Е… где-то я тебя видел!»
Нахальство какое! В моем собственном доме где-то он меня видел.
Прелестно!
Еще штанишки такие мохнатые на ножках! Поднял я его вместе с листом: «Давай! Мне такие наглецы в хозяйстве не нужны! Я сам, может, неплохо пишу, конкурентов в моем собственном доме мне не надо!»
Паучок с ходу понял меня — утянулся на паутинке и где-то под потолком непонятно исчез.
Успокоился я, стал писать письмо — вдруг снова, разбрызгивая кляксы, шлепается на лист, бежит:
«X… хоть бы пальто жене купил, подлец!»
Тут я уже не выдержал, выхватил из ящика ножницы, стал щелкать ими над столом. Но никак паутину лезвиями не поймать: то сверкнет, то снова исчезнет, то снова сверкнет, совсем уже в стороне от стола. Долго прыгал я с ножницами, щелкал, совсем запарился. Исчезли вроде паучок и паутина. Но надпись на листе осталась: «Хоть бы пальто жене купил, подлец!»
Что за напасть! Не хватает еще, чтобы в моем собственном доме какие-то паучки меня критиковали!
Гляжу — снова спускается. Вскочил я, выбежал на кухню, взял долото, молоток, на всякий случай — лазер. Ну, держись, думаю, дитя неестественного отбора!
Вижу вдруг: жена чистит картошку и тихо усмехается.
Та-ак! Все ясно. Паучков получать?
Пошел в кабинет, разложил в готовности инструменты. Паучок снова окунулся в чернила, потом подтянулся на паутинке, прыгнул на лист:
«С… Т… О… П! Стоп! Перерыв! Короткий отдых!»
Ну что же, перерыв так перерыв! Пошел на кухню к жене. Она говорит: