В Иродовой Бездне. Книга 2
Шрифт:
И вот скоро исполнится год, как Лева Смирнский находится в следственном изоляторе, и полгода — в Иркутской одиночке. Почему до сих пор нет приговора? Может быть, ждут, что он раскается? Или что сам по себе «растает», заболеет в этой одиночке, и не будет надобности поднять на него карающую руку закона? Однако Леве в голову никогда и мысли не приходило, чтобы написать какое-то заявление, о чем-то хлопотать. Он знал тогда только одно: нужно терпеть и терпеть, идти по следам Христа.
Время от времени начальник тюрьмы с представителями
— Ты что-то давно здесь сидишь… Следствие окончено?
— Да, уже давно окончено, — слабым голосом ответил Лева. За кем ты числишься?
— За ПП ОГПУ ВСК.
— Запишите его имя и выясните, — сказал начальник.
Они ушли, а Леве стало ясно, как заметно разрушился его глиняный сосуд: руки и все тело его дрожали нервной непрерывной дрожью. Внутренне он был спокоен, но плоть его трепетала, как трепещет в руке сердце пойманной птички. Он старался успокоиться. Проходили часы, а руки не переставали дрожать, и он понял, что тело его близко к разрушению…
Глава 22. Приговор
«Мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем».
2 Кор. 4:9
Казалось, что этот день будет похож на все остальные тюремные дни, но вот неожиданно замок проскрежетал свою обычную песнь, открылась дверь, и вошедший человек протянул Леве бумагу:
— Распишитесь!
Лева взял и прочел. Это было постановление ПП ОГПУ ВСК. С левой стороны написано: СЛУШАЛИ дело Л. Смирнского. С правой стороны — ПОСТАНОВИЛИ: по ст. УК 58, пункт 10, часть 2-я приговорить к пяти годам концентрационных лагерей.
Лева расписался.
Собирайся с вещами. Сейчас вас поведут в общую камеру осужденных.
Лева быстро собрал свои скудные пожитки. Прощаться ему в камере было не с кем, так как в этот день он сидел один.
Какое впечатление произвел на Леву приговор? Он не обрадовал его, но и не испугал. Лева знал, что при том положении, когда целый ряд верующих, исполнявших Евангелие, несправедливо попадали в тюрьму, Ому свободы не ждать. Ожидая вывода в общую камеру, Лева тихо запел:
Не ради почести и славы
Стремлюсь я, Боже, к небесам.
Хоть труден путь борьбы кровавой,
Но верю я Твоим словам,
Что я Твой воин, Боже правый…
Нет больше славы,
Не надо почести иной.
Не ради вечного покой
Стремлюсь я, Боже, к небесам,
Хотя среди земного зноя
И тяжело моим рукам…
Не ради вечного блаженства
Стремлюсь я, Боже, к небесам,
Но чтобы в песне совершенства
Воспеть любовь к Твоим рабам.
Нечиста песнь моя земная
И обрывается порой.
Лишь там польется в сени рая
Она достойною хвалой…
Лева чувствовал особую близость Христа, когда получил приговор, когда стал осужденным. Христа тоже осудили за любовь. Со слезами в душе, с необыкновенной радостью во всем своем существе Лева ощущал великое счастье страдать со Христом, за Христа, страдать за любовь…
Глава 23. Общая камера
«…Терпя недостатки, скорби, озлобления…»
Евр. 22:37
Общие камеры Иркутской тюрьмы были переполнены осужденными, ожидающими отправку в этап. Здесь, как и везде, Лева не занял места на нарах. Здесь, как и везде, он встретил озлобленных, несчастных, ругающихся людей, отрадой которых было единственное — зловонный табачный дым и грязные анекдоты. Среди них Лева был самым молодым. Лица его не коснулась бритва, лишь на подбородке темнел юношеский пушок. И это чистое юное лицо его резко выделялось на фоне обросших грязных лиц. (В парикмахерскую бриться заключенных возили редко.)
— Ты за что осужден, парень? — спросил Леву огромный коренастый мужчина. Этот бывший начальник одного из лагерей был осужден за творимый им произвол.
— Я верующий, последователь Христа, — сказал Лева.
— Ну, верующих, не сажают. Совершил какое-нибудь преступление?
— Исполнял Евангелие: посещал ссыльных и заключенных.
— Да, это не дозволено. Сколько тебе дали?
— Пять лет, — спокойно ответил Лева.
Спрашивающий критически осмотрел Леву и сказал, безнадежно махнув рукой:
— Это для тебя много. В лагерях ты и трех лет не протянешь, да какое лет — и трех месяцев, может быть, не выдержишь. Там, друг мой, вот так, — и он сжал свой кулак. — Работаешь — ешь, живешь; слаб, не выполняешь нормы — штрафной паек, штрафной барак, и загнешься как миленький. Вот и все…
— Ну, вы так не говорите, — возразил один из заключенных. — Там медицина ведь следит…
— Ха-ха! — рассмеялся бывший начальник лагеря. — Медицина! Нужно дать план, нужно выполнить норму — вот тебе и медицина. Не потопаешь, так и не полопаешь — вот все…
Между заключенными шли бесконечные разговоры, куда и как направляют этапами. Все мечтали попасть в сельскохозяйственный лагерь: там, говорят, и работа полегче, и питание получше. Всех страшили сибирские лесозаготовки — отдаленное от города таежное отделение, о котором рассказывали разные ужасы. Боялись также дальних этапов. Этап — это самое страдальческое время для заключенных.
Составлялись списки, спрашивали, кто какой специальности. Видимо, этапы формировали не только в зависимости от статей и сроков, но и от качества рабочей силы. На сердце Левы было совершенно спокойно. Он знал, что у него есть Отец, Который печется о нем и устроит все, как нельзя лучше. Знать это очень хорошо, но доверять всецело, не проявлять своей воли, это, видимо, особое достижение.