В канун Рождества
Шрифт:
— Но меня никто не отвергал! — крикнула Кэрри. Ее лицо искривилось, как у плачущего ребенка, и она залилась слезами. В ярости на самое себя, она оттолкнула Сэма, пытаясь вырваться, но он держал ее за плечи и не отпускал, словно боясь, что если он разожмет руки, она тут же развалится на куски. — Меня никто не отвергал. Меня любили. Мы любили друг друга и хотели только одного — быть вместе. Но слишком велики были препятствия. Слишком многое от нас требовалось, слишком много обязательств и традиций мы нарушали. Его карьера, семья, жена, дети, религия, деньги — все было против нас. Я была только любовницей. Я ютилась на задворках его жизни. У меня не было шансов. Никогда. И самое отвратительное, что я всегда это знала. Я ненавидела себя за то, что не желаю смотреть правде в лицо, что зарываю голову в песок, как глупый страус. Притворяюсь, что все как-нибудь да устроится. А сейчас мне уже тридцать. Я думала, что и с этим справлюсь. Но когда Андреас покинул меня, я сломалась.
Он хотел было возразить, но она рывком вывернулась из его объятий и пустилась бежать, спотыкаясь, едва не падая, но все продолжая бежать. Он рванулся вперед и снова схватил ее.
— О, Кэрри, — только и сказал он, и она уже больше не сопротивлялась. Наверное, она очень устала и к тому же задыхалась от неудержимых слез. Он ее обнял, и она прижалась к нему, а плечи ее все вздрагивали, и она плакала, уткнувшись лицом в его куртку.
Вот так держать ее в своих объятиях — об этом он мечтал весь день. Кэрри была такая хрупкая, невесомая. Сэм был убежден, что сквозь все слои одежды он чувствует, как бьется ее сердце. Ее меховая шапка щекотала ему щеку, а от кожи пахло свежо и сладко.
— О, Кэрри!
Ему было совестно, что он чувствует такое восхищение, тогда как она страдает, ощущая себя бесконечно одинокой и несчастной.
— Все наладится, — сказал он, пытаясь ее успокоить.
— Никогда и ничего не наладится.
Голос ее стал холоден и тверд, и он вдруг понял, как бессмысленно произносить дежурные банальные утешения. Стоя в снегу и обнимая Кэрри, Сэм вдруг понял в смятении, что не знает, как себя вести, а это было ему несвойственно. Обычно интуиция его не подводила. Внутренний голос всегда подсказывал, как действовать в той или иной ситуации, особенно если это касалось чувств. Но сейчас он совершенно растерялся, вдруг осознав, что беспомощен, совершенно беспомощен. Кэрри красива, интеллигентна и желанна, но она — сложная натура. И, наверное, поэтому она по-прежнему загадка для него. Понять ее по-настоящему будет непросто, на это потребуется много времени и терпения.
И он принял это условие, хотя повторил:
— Все наладится.
— Откуда вам знать!
Он не стал больше спорить, но поверил в свои силы и возможность ее переубедить. Немного погодя ее рыдания утихли. Она как будто пыталась взять себя в руки. Бережно отстранив Кэрри от себя, Сэм смотрел, как она вытирает рукавицей слезы со щек. А потом сказал:
— Простите меня.
— За что?
— Простите, я этого не хотел, не предвидел. Я не хотел вас так расстраивать. Мне просто хотелось выйти из дому, выбрать елку и прогуляться. Никаких других намерений у меня не было. А вышло все так неудачно.
— Вы не виноваты. Просто получилось так глупо…
— Я рассказал вам о Деборе, потому что мне надо было выговориться. И сердить вас я вовсе не хотел.
— Знаю. Давайте забудем об этом. Притворимся, что ничего не было. И выполним намеченную на сегодня программу.
— Но мы поговорили. А это всегда приносит пользу. Я думал, что у нас такого разговора никогда не получится.
— Какой от разговора толк?
— Он позволяет многое понять.
— Не думаю, что мне это требуется — быть понятой. Я просто хочу, чтобы меня не трогали. Может быть, сейчас мне только это и нужно. Чувствовать себя независимой. Никому не принадлежать.
«Ну, не будьте в этом так уж уверены», — сказал Сэм, но он сказал это про себя.
25
ЛЮСИ
Сегодня утром Кэрри и Сэм купили рождественскую елку. А мы с миссис Снид сделали генеральную уборку в столовой. Там было столько пыли и хлама! На двери мы повесили табличку «Не беспокоить», чтобы никто не входил. Миссис Снид зажгла газету в камине, надо было убедиться, что дымоход не забит галочьими гнездами; весь дым ушел вверх, и миссис Снид сказала, что дымоход свободен, поэтому мы сможем разжечь огонь и у комнаты сразу будет другой вид. Разбирая два больших картонных ящика, набитых скомканными газетами, мы обнаружили там несколько серебряных подсвечников, четыре из них очень красивые, хотя жутко закопченные. Мы собрали весь хлам и отнесли его в старую контору. Толстые гобеленовые занавеси совсем пропылились. Но мы нашли стремянку, сняли их, отнесли в сад и вытрясли, а потом снова повесили. Я вымыла окна, а миссис Снид вычистила каминные изразцы; мы передвинули стол, и миссис Снид все пропылесосила. Потом мы натерли политурой мебель, расстелили газеты и вычистили подсвечники. На это ушла уйма времени, потому что они сплошь покрыты резьбой и узорами. Пока я ходила покупать свечи (высокие, кремовые, немного похожие на церковные), миссис Снид поднялась наверх посмотреть, нет ли в бельевом шкафу скатертей. Там их не оказалось, но миссис Снид нашла полотняную простыню, которая вполне может сойти за скатерть, а под нее мы постелили толстое одеяло, чтобы не испортить стол. Больше мы ничего не успели, потому что миссис Снид надо было идти домой
Я хотела, чтобы никто ничего не знал, чтобы это было сюрпризом, но еще до обеда Кэрри и Сэм вернулись домой с елкой, и разгорелся спор, куда ее поставить. Думали, в гостиную, но в субботу у Элфриды вечеринка, будет масса народу, а елка заняла бы очень много места. Оскар предложил поставить елку на лестничной площадке, но там должен стоять стол с напитками. Вот мне и пришлось пустить всех в столовую. Они вошли и остолбенели — так было здорово. В комнате стоял запах свежей политуры, и, как сказала Элфрида, она не подозревала, что столовая может выглядеть так празднично. Все решили, что, конечно, это самое подходящее место. Сэм принес елку и установил ее на подставку, которую он тоже купил. Элфрида сняла с кровати свою красную шаль и задрапировала подставку, прикрыв неструганые доски и гвозди. Получилось очень красиво. Мне нравится, как пахнет елка — прямо как хвойный экстракт для ванны.
После обеда Оскар собрал все украшения, которые мы купили, и мы повесили их на елку, а Сэм на самую верхушку надел звезду. Элфрида принесла целый моток красивой клетчатой ленты, она ее купила, чтобы перевязывать рождественские подарки, но решила, что для этой цели сойдет тесьма. Мы нарезали эту ленту, завязали красивыми бантами и повесили их на елку; с мишурой и зажженными лампочками зрелище получается — супер! По-моему, это самая нарядная елка, какую мне приходилось видеть.
Кэрри сказала, что Корридэйл очень симпатичное место и что как-нибудь мне надо туда съездить. Везде, говорит, снег и солнце, и голубые тени, и сад тянется прямо от дома до самой воды, и множество огромных старых деревьев. Вообще-то, мне хотелось поехать с ними за елкой, но надо было убирать в столовой, пока миссис Снид не ушла, ведь она так мне помогла.
Завтра будем готовиться к вечеринке. Элфрида позвонила миссис Кеннеди, чтобы занять у нее стаканы, потому что у нас их недостаточно. Кэрри должна позаботиться о продуктах. Сегодня после обеда, когда кончили украшать елку, мы вместе сходили в булочную и заказали пирожки с мясом и большой пирог с заварным кремом, и еще пиццу, и копченого лосося, чтобы сделать канапе с черным хлебом. Вечеринка начнется в шесть, и миссис Снид с Артуром собираются прийти помочь. Я и не представляла, что нужно так много всего сделать. Может быть, поэтому мама и бабушка никогда не устраивают вечеринок.
Конечно, пригласили Рори и Клодэг. Я надену новую черную мини-юбку, черные колготки и белый свитер. Хочу зачесать волосы наверх и собрать в узел, чтобы были видны сережки.
26
ЭЛФРИДА
В середине зимы в этой холодной северной стороне светало поздно. Просыпаясь, Элфрида открывала глаза в полнейшей темноте и не сразу могла сообразить, который час. Она осторожно нащупывала часы, скосив глаза, вглядывалась в светящийся циферблат, и если это было два часа ночи, она, случалось, выбиралась из постели, надевала халат и шла в ванную. Иногда было пять утра. Или восемь — время вставать, и все равно никакого просвета в небе, черно, как в полночь.
Этим утром она протянула руку, дотянулась до часов — была половина восьмого. Рядом с ней спал Оскар. Она тихо, чтобы не потревожить его, выбралась из постели, надела теплый халат, сунула ноги в тапочки и подошла закрыть окно. Снова шел снег, не густой, но тяжелый, слякотный; ветер гнал с моря крупные, влажные снежинки. Они кружились вокруг церкви, неслись меж черных ветвей кладбищенских деревьев, свет уличных фонарей окрашивал их в золото. Зрелище было настолько эффектное, что Элфриде захотелось, чтобы кто-то еще полюбовался этим золотым снегопадом. Оскар будет недоволен, если его разбудить, поэтому она не стала его трогать и спустилась на кухню, где вскипятила чайник и заварила чай. Поднявшись в гостиную, раздернула занавеси и поставила на столик у окна две кружки. Потом пошла в мансарду будить Люси.
Люси спала, как младенец — ладошка под щекой, длинные волосы обвились вокруг шеи. Кровать ее стояла под окном, уходившим под самую крышу. Занавески не были задернуты, стекло сплошь залепил мокрый снег. Элфрида включила лампочку возле кровати.
— Люси!
Люси пошевелилась, потом повернулась, зевнула и открыла глаза.
— Люси…
— Ум-м-м…
— Ты проснулась?
— Теперь да.
— Вставай. Хочу тебе кое-что показать. И я приготовила чай.
— Который час?
— Без четверти восемь.
Люси, сонная, села, потерла глаза.
— Я думала, сейчас ночь.
— Нет, утро. И такое прекрасное. Все еще спят, но я хочу кое-что тебе показать.
Все еще в полусне, Люси встала, закуталась в верблюжий халат.
— Холодно, — сказала она.
— Это ветер. И опять идет снег.
Они спустились по лестнице. В доме стояла тишина. Гостиная была полна света, который лился снаружи.
— Посмотри! — Элфрида перешла комнату и устроилась на кушетке под окном. — Какое изумительное зрелище! Я просто не могла не показать тебе. Боялась, что снег прекратится и ты этого не увидишь. Но все так, как было, когда я проснулась.