В каждом времени – свои герои

Волобуев Геннадий

Всё переменилось, когда девушку сосватал молодой и красивый парень. До войны Алексей окончил строительный техникум и работал бригадиром на «специальном» участке. В свободное время любил мастерить что-то для хозяйства. Свадьба была скромной в узком кругу родственников и самых близких друзей. Счастливой жизни время отвело всего два года. На фронт он сразу не был призван: военкомат его забронировал как нужного специалиста на этом участке. Отсюда на военный завод поставляли «специальную» продукцию. Но в конце декабря 1943 года с эшелоном сибиряков он уже ехал воевать. Накануне отправки, зная, что у него родится ребёнок, будущий папа сделал из берёзы красивую кроватку-качалку.

Вместе с земляками Алексей Васильевич освобождал Одессу. Весной 1944 года снайперская пуля оборвала его жизнь, всего через две недели после рождения дочери.

Мама Ирины, пережившая войну и последующие

неустроенные годы, старалась сделать жизнь дочери более радостной, красивой. Она обязательно раз в год покупала ей что-то новое, и не совсем дешёвое, из одежды. На это шли деньги, которые государство выделяло на Ирину за погибшего отца. В 10 классе Ира получила в подарок отрез кримпленовой ткани, из которого сама скроила и сшила модное платье. Оно подчёркивало проявляющиеся достоинства девушки. Александр тайком наблюдал за ней на вечерах, стесняясь пригласить на танец. Этим пользовались более смелые и напористые ребята.

Всё напряжение непонятных чувств этой странной школьной пары, невольно оказавшейся рядом, сосредотачивалось внутри их. Совсем необязательно было как-то раскрываться, ломать мнимую преграду и брать друг друга за руки, дружить в «открытую». Так было романтичнее, таинственней, загадочней. Это таинство укрощало разгорячённые души, ставило их в определённые рамки поведения, заставляло напряжённо думать, познавать, открывать для себя что-то новое, формировать характер.

Сама – за «аленьким цветочком?»

Нельзя сказать, что выпускница десятого класса думала только об учёбе, старалась быть на высоте и не допускать плохих оценок, не отставать от Александра. Но, всё же, любой сбой выводил её из равновесия. Получая редкие тройки, а порой и двойки, плакала, уединившись, возмущалась, но собирала свою волю в «кулак» и всякий раз доказывала, что она может на самом деле. И в журнале появлялись хорошие оценки против её фамилии. Такое не проходило бесследно. Мечты о будущем тревожили её ум. Особенно, когда ложилась в постель с книгой в руках. Прочитав с десяток страниц, откладывала её на время поверх одеяла и погружалась в мир грёз. Странные образы и мысли мелькали в её сознании, будто оживая и перемещаясь из прочитанных текстов в реальную жизнь. В голову лезла всякая всячина. В ней рождались фантазии, переменчивые мечты, которые звали к неясным действиям, пока она не засыпала. Однажды девушка увидела во сне сценку, похожую на спектакль по сказке Аксакова «Аленький цветочек». «Что к чему?» – спросила бы она на бодрствующую голову. В образе сказочного купца – отца трёх дочерей, она увидела почему-то учителя истории, с густыми пшеничного цвета вьющимися волосами, в красной атласной рубашке, подпоясанной широким шёлковым поясом. Было странно, «история» для Ирины проходила обычным предметом и особого влечения не вызывала. Потому удивлённо слушала обращённые к ней слова:

– Ну, а ты, моя меньшая дочь, что бы хотела получить в подарок? Нечай, аленький цветочек?

– Да, папенька, конечно, но только при одном условии: я сама буду его искать! Возьми меня с собой в путешествие. Я обязательно найду этот цветочек!

Когда Ирина проснулась и вспомнила сон, то долго думала, что означает этот «аленький цветочек», ведь сны часто бывают вещие.

По мере приближения выпускного вечера Ирина стала думать: «А что же я могу сама? Что мне вообще надо?» Дополнительный предмет «педагогика», прежде всего, настраивал на размышления о том, как добиться от ученика простого внимания и желания учиться. В голове крутились мысли о справедливости, недостаток которой ученики порой ощущали, о любви или простой уважительности, которые так всем хотелось получать от учителей. «Нет, я буду учить по-другому, я буду товарищем, может, другом ученикам», – думала она. Такие вот простые мысли, но что-то в них проявлялось и возвышенное, не по девической молодости – зрелое рассуждение. Кто возражал бы против такого отношения к детям? Вроде понятные правила исходят из этого, но почему-то не все их усваивают. Почему? Сколько бы ты не повторял банальные истины, в жизни часто оборачивается всё иначе. Опять, – почему? «Может, этому надо тоже учиться? Может, надо заниматься воспитанием собственной души? Воспитанием личности?» – делала вывод Ирина.

Да и многие прочитанные книги подсказывали такой путь. Они, как бы, поднимали её на ступеньку выше и отражались в её сознании чем-то идеальным, по-юношески пафосным: «Если ты личность, а в голове и собственной душе живёт добро, справедливость, любовь, значит, ты сможешь передать всё это своим ученикам, воспитанникам? Так всё хрупко. У меня ещё нет опыта, твёрдой основы для того, чтобы учить. Ничего не поделаешь. Будем постигать, будем сами учиться у жизни, у тех людей, которые ждут меня». Перебирая множество книг, Ирина прочитала трилогию Льва Толстого «Детство. Отрочество. Юность». Какое-то неуловимое внутреннее чувство тянуло её к этой книжке. Не прошло и месяца, она вновь вернулась к ней, и стала медленно перечитывать, делать записи в дневнике, подолгу размышляла. Интуиция подсказывала, что в повести скрыта тайна, которая поможет в жизни. Несовместимое пыталось соединиться: дворянский мальчик, потом юноша девятнадцатого века и комсомолка из районного центра двадцатого века. Она не могла этого понять. Они на разных полюсах всего, что можно вообразить.

Ирина хорошо сознавала ту глубокую разницу всего уклада жизни и окружения, в котором жил Николенька-Николай Иртеньев, и она сама. Её трогала история наказания Николая французским учителем Жеромом. Ирина заметила, как психологически тонко автор показал суть конфликта между учителем и учеником. В жизни столкнулась чистая мечтательная душа, может быть, где-то в глубине себя имеющая ощущение справедливости и благородства, со стандартным менталитетом француза. Толстой не скрывал достойные качества домашнего учителя. Но в то же время, его отличали «легкомысленный эгоизм, тщеславие дерзости и невежественной самоуверенности».

«Можно десять институтов окончить, но не найти контакта с учеником, – думала Ирина. – И тогда твоя профессия не состоится. Жером наверняка считал, что он талантливый учитель, знающий. А как найти этот контакт? Подыгрывать ученику, прощать ему все шалости и недомыслие? Нет! Здесь есть что-то более глубокое».

Волею судеб…

Некоторые провинциальные школы в Сибири только на вид были непритязательными, с устаревшей простенькой мебелью и наглядными пособиями. Но ученики часто получали настоящие знания и вдобавок к ним – стимул продолжать учёбу, добиваться в жизни высот, профессиональной значимости. Многие ребята хотели этого, и совсем не на почве высоких духовных стремлений, а по житейским соображениям. В кино, которое здесь было доступно всем, из газет и радио они видели и слышали о великих стройках, новых научных открытиях, достижениях героев труда, больших и красивых городах, и им хотелось вырваться из своего унылого однообразного окружения, хорошо зарабатывать и хорошо, по их представлениям, жить. Но были и романтические порывы, бескорыстные, идеальные. Не случайно школьники вступали в комсомол и отдавали часть времени общественным делам. Вся страна жила в атмосфере одной идеологии и шла к заветной цели, люди верили в её реальность, и это их возвышало над серой бытовой скудостью.

Но были и другие стимулы, близкие, реальные, повседневные. Исходили они от людей, с которыми ученики ежедневно общались, невольно по принципу губки впитывали в сознание их мысли, доходчивые знания, особый взгляд на окружающий мир. «Виной» тому были необычные учителя и то особое время. Судьбы многих граждан страны Советов складывались драматично. Тогда чёрной тучей прошёл по стране смерч репрессий. И попадали такие учителя сюда – в глубинку, не по своей воле. Государство «прятало» их подальше от центров, опасаясь крамольных мыслей или попыток сделать новую революцию. Враги – не враги народа, но какие-то ненадёжные. То анекдот про вождя расскажут, то усомнятся в правильности политики партии и своими мыслями поделятся с «друзьями», а то и просто не понравятся коллеге по работе, который из ревности или зависти напишет «куда надо» всю «правду». Время это заканчивалось, начало ощущаться послабление в жёстком политическом механизме страны. Немного «потеплело».

В школе, где училась Ирина, был учитель литературы, он же и руководитель драмкружка, Ефрем Аркадьевич. Одет «литератор» был в скромный костюм, но он, каким-то едва заметным отличием, подчёркивал интеллигентную сущность своего хозяина. Ходил учитель, чуть наклонившись вперёд, может, под грузом своих шестидесяти лет или нелёгкой изменчивой судьбы. Его аккуратная причёска с пробором поседевших волос, всегда отглаженные брюки, подсказывали внимательному наблюдателю, что есть какая-то тайна в душе, которую не могли спрятать ни его добрый взгляд, ни вежливый тон разговора. Но были минуты, немногие мгновения, когда глаза предательски его выдавали. Он вдруг отрешённо поднимал их поверх ученических голов, зрачки расширялись большими тёмными пятнами, будто обозначая бездну собственного духовного мира, далёкого от всего, что его окружает. Потом в них пробегала, поспешая скрыться, едва заметная грусть. Он быстро закрывал журнал, шёл между рядами парт и говорил: «Осталось немного до звонка, я почитаю вам стихи…»