В книге
Шрифт:
Дослушать Эфи, впрочем, не довелось. «Кино» внезапно прекратилось и Тони снова очнулся в обычном мире заурядной провинции на самом западе Европы. Он возвращался из продуктового магазина к себе на Sacadura Cabral в квартиру под крышей (напротив офис Tele2) и арендованную по сети месяцем раньше. «Здравствуйте, Тони, – промолвил он, – мы снова здесь, но раздвоились. Приплыли, словом. Поздравляю».
Поздравляй или нет, он явно сходил с ума. Перспектива не радовала: без работы, без денег, к тому же, с синдромом раздвоения личности. Как всё же вымысел, подумал он, лучше реальности. Но делать нечего. Поднимаясь по лестнице, он услышал придурочный хохот счастливых людей (те пинали, похоже, пустую банку из-под пива, что приводило их в восторг) и, закрыв за собою тяжёлые двери,
По старой привычке Тони нажарил картошки с грибами и, поужинав, сел за компьютер. Его древний Compaq (привет из прошлого) кое-как заурчал; но, много ли надо… Была бы сеть, Winamp и Word – вполне достаточно для мудака, фаната Blur и графомана. Он залогинился в Фейсбуке. Последний пост его собрал целых два лайка; и хуй бы с ним. Зато пришло письмо из «Буквы». Там сожалели, что всё так вышло, он русофоб, они не знали. «А вообще, зря, Антонио, – писал редактор, – вы сердитесь и возводите напраслину на «ёб-мобили, смартфоны с пятью экранами и нана-мопеды», как вы выразились. К тому же теперь вы лишились работы».
«Найду другую», – ответил Тони. Не для того он сбежал из России, чтобы снова работать на советскую власть. Пошли они в жопу. Из головы не выходили два жалких лайка на пост о прошлом, где Тони сравнил его с мусором. В большинстве русским нравилось советское прошлое, нравился мусор и они не хотели что-то менять. Им плевать было на свободу. Еды хватало, блядь, и ладно.
Признаться, Тони видел в сети (лет пять назад, по меньшей мере) предтечу неких перемен. Сеть не выносит диктатуры, ему казалось. Он ошибался. В Web творилась вся та же херь, что и в быту. Люди рождались, примыкали ко всяким группам, от них тащились, их чурались, и спустя время убивали (вполне реально убивали за видео, мысли и протестные тексты). В сети стучали, шли аресты, гадости больше творилось, чем в жизни, и даже известные либералы время от времени несли околесицу. Без компьютера лучше, размышлял подчас Гомес: никакой тебе сети, работы с постами часами впустую и прочих забот. Хотелось покоя. Покоя, как прежде, когда вполне хватало книги, чтобы совсем не ебануться от окружающей действительности. Сеть интересна, спорить глупо, но крайне редко, а виртуальные её свойства, по мнению Тони, были сильно преувеличены. Окунуться по-настоящему в прекрасный мир виртуальной реальности станет возможно разве что в будущем. Там и радость тебе, и покой.
«Другая жизнь», – набрал к утру он в поле для мыслей («О чём вы думаете») заголовок и ниже текст о своём восприятии творящегося в сети (не только в сети, но и везде, стоит уточнить) скотства:
Посты под видом идиотства С людьми приходят. Ну, конечно. Да пусть приходят себе, Костя. Нам здесь не тесно. Под видом мимолётных текстов Проходит жизнь, и хорошо. Пускай проходит, всё чудесно. Найдёшь ещё. Найдёшь другую – скажем, в книге, Во сне, на небе, в голове, Чужой и, надо же, любимой. Да хоть бы где.«Хоть бы где», вообще-то, его не очень устраивало, но почему бы и не повыёбываться, размышлял Тони, в преддверии неизбежных перемен.
II. Неизбежность
Толком не выспавшись, он к полудню вскочил и побрёл к океану взглянуть, не выползли ли там на пляж черепашки. Нет, не выползли. Жаль. А если б выползли, Тони провёл бы в приступе радости час или два, вернувшись мысленно к любимой Эл в счастливый день из его книги: Пильняк играла с черепашкой, он предложил переместиться в любую точку, а Элла выбрала Нью-Йорк и там сбежала.
Не таким уж счастливым на самом деле был тот день, как мнилось Тони. Бегство Пильняк, как ни крути, отнюдь не выглядело неизбежным (неизбежна лишь смерть). Неизбежность, подумал Гомес, это то, что должно случиться, и непременно. «Что-то даётся нам легко, – словно утешал его Уэльбек в своей «Платформе», но напрасно, – что-то кажется непреодолимым. Постепенно всё становится непреодолимым; к этому и сводится жизнь». Видно, Тони достиг-таки той самой точки, когда жизнь превращается в сплошное разочарование, обыкновенные неурядицы становятся непреодолимыми, а страдание неизбежным.
Он посидел немного у пирса, поднялся и, позавтракав пиццей в придорожном кафе, загуглил: «Депрессия, биполярное расстройство» и «Повреждение префронтальной коры головного мозга». Загуглил и пока разбирался, не овощ ли он, к нему за столик подсела Эфи. Эфи Локошту – бактериолог из его книжки про помойку.
– Нет, не сейчас, Эфи, я занят, – умоляюще обратился он к Эфи.
Если и быть с биполярным расстройством в книжке про мусор, то хотелось бы в одиночестве. «Хотя бы пока, а там посмотрим», – чуть не добавил было Тони, но не успел. Может, и к лучшему. Эфи явно обиделась бы, а так занят – и занят.
– Что ж, нет, так нет, – отозвалась Локошту.
«Влюблённый призрак», – мелькнула мысль, и оказалась последней Тониной мыслью в кафе под тентом и как человека с чётко выраженной идентичностью.
Дальше он раздвоился. «Тони с приветом» отправился в Порту искать работу и переделывать визу, а «Тони-двойник» вернулся в будущее и, вернувшись, испытал облегчение. Да, бог ты мой – быть сумасшедшим так комфортно! Всё тот же Монток, галерея, в небе носились облака, ветер трепал его одежду и падал снег. Снег падал, но тут же таял. На минуту Гомес заскочил домой – проверил почту, переоделся и, купив билет до Нью-Йорка, поехал на выставку гобелена в Метрополитен-музей.
Посмотрев гобелены, однако, он случайно наткнулся на рекламу развёрнутой в соседнем зале экспозиции, посвящённой искусству в периоды войн. «От Крестовых походов, – значилось в постере, – до конфликта в Европе». Под «конфликтом в Европе», как выяснил Тони, имелся в виду обмен ядерными ударами между Россией и ЕС в семьдесят третьем.
Экспозиция содержала в основном фотографии, вырезки из газет, скриншоты и видео. Скорей не видео даже, а объёмные инсталляции, выполненные в стиле виртуальной реальности, где можно было не только увидеть, услышать, потрогать, но ощутить запах и в принципе пообщаться, кто хочет, с обречёнными на скорую смерть (и прекрасно понимавшими это) людьми и даже животными. Тони запомнилась одна собака – она не скулила, впрочем, не лаяла, зато буквально заглядывала Гомесу в самый мозг, и он реально мог услышать её; собачьи мысли точнее, лишь прикоснувшись к ней.
– Как же хуёво, – сказала собака, опустив морду и исподлобья взирая на экскурсанта. – Ты понимаешь?
– Да, понимаю, – ответил Тони, прикинув, что вряд ли собака оправится после ожогов, полученных травм и изрядной дозы радиации.
Собаку звали Софи и говорила она (или думала – Тони так и не понял) с явно выраженным славянским акцентом. Да, так и было: несчастье застало Софи в Украине. Она спасалась как раз бегством, предчувствуя беду, в Молдову, но не успела. Ей ещё повезло – Софи не погибла в первые дни и, как следовало из пояснений к инсталляции, прожила ещё около года, скитаясь в районе Бессарабии среди преимущественно обезлюдивших поселений, где хотя бы осталась еда (уже хорошо). В целом же из-за «конфликта» погибло около 100 миллионов счастливых в прошлом (безмятежных скорей) европейцев, явно недооценивших коварство восточного соседа. «Истиной причиной катастрофы, – гласила справка к экспонату, – признаем это, явилось непростительное равнодушие подавляющей части населения развитых стран к воинствующим амбициям РФ в первой половине уходящего столетия».