В когтях германских шпионов
Шрифт:
Вовка насытился. Арканцев подвинул ему сигары, сам закурил.
— А теперь поговорим… Я могу тебе предложить хорошее место.
— Ты не шутишь? Положительно я отказываюсь верить. Точно в романе! Впрочем, жизнь разве не самый увлекательный из всех романов? До чего я благодарен тебе!
— Благодарить будешь потом, — своей работой! Это наилучший вид признательности. Слушай: ты получаешь от меня тысячу рублей на полную экипировку. Ты должен превратиться в джентльмена с головы до ног. В два дня! Я протелефонирую моему портному, чтобы он экстренно одел тебя. Жалованье — пятьсот рублей плюс «бенефисы», если ты их заслужишь…
— Чёрт побери, да ведь это же… Но что я должен делать?
— И очень много, и очень мало… Через два дня ты должен въехать с несколькими дорогими чемоданами
— Послушай, что ты мне предлагаешь? — перебил Вовка. — Я голодный, нищий, хулиган, богема, но…
— Успокойся и дослушай. Это не внутренняя политика, не уголовщина. Можно быть либералом, консерватором. Можно! Это дело убеждений и вкуса. Но необходимо любить Россию. Здесь речь идет о наших чужестранных врагах. Ты можешь принести отечеству большую пользу…
— О, в таком случае можно ли колебаться! Согласен, тысячу раз согласен! И чем опасней игра, тем это мне более по душе…
3. Великий инквизитор
Итальянская графиня Юлия Тригона и американец Прэн говорили между собою не по-итальянски и не по-английски, а по-немецки, причём в акценте графини было что-то венское, а Прэн твердо и резко, с горловым скрипучим похрипыванием чеканил свои фразы, как самый завзятый пруссак.
Он мало говорил. Весь ушел в еду. Но это не был смакующий каждый кусочек обжора. Он превратил в работу, в дело питание своего здорового и крепкого тела. Этот ростбиф, который он основательно жевал острыми зубами, являлся для него маслом, смазывающим машину, чтоб ловчей и проворней двигались стержни, кружились блоки и ритмичней свершали свой бег рычаги.
Человек, сам того не подозревая, удивительно «обнажается» во время еды. Графиня Тригона следила за своим собеседником. Она слышала много об этом Прэне, но познакомились они лишь сегодня. Графиня наблюдала работу его челюстей. И в том, как двигались они и вместе с ними шевелились под кожею твердые скулы, в тупом, лишь на время тупом, выражении тусклых, без блеска глаз, глубоко угнездившихся под выступом надбровных дуг, в линиях скошенного лба, во всем этом угадывался хищник, и хищник незаурядный. В то же время Прэну нельзя было отказать в своеобразной, мужественной красоте. В этой жестокой красоте чувствовался не то охотник на львов, не то каторжник. Хотя Прэн вряд ли охотился когда-нибудь за царём пустыни, а для того чтоб очутиться на каторге, был слишком осторожен.
И графиня Тригона, перевидавшая на своём веку немало сильных людей и железных характеров, без колебаний решила, что этот человек умеет при желании быть и опасным, и страшным.
Весь из сухих нервов и мускулов, Прэн был врагом кейфования. Лакеи — он торопил их — не успевали подавать ему смену блюд. В четверть часа он покончил с обедом и одним глотком влил в себя чашку горячего кофе.
— Графиня, с вашего разрешения мы поднимемся к вам и на свободе поговорим о делах…
По ковровым ступенькам они направились вверх к громадным стеклянным дверям. И все, кто любовался графиней, когда она сидела, теперь жадно спешили проверить свое впечатление. Сплошь да рядом бывает: сидит женщина — глаз не оторвешь. Встала — исчезло все очарование. Нет фигуры. Мал рост или коротки ноги. Юлия Тригона с честью выдержала экзамен — её фигура оказалась царственно-высокой, гибкой и гармоничной.
Провожавший графиню своими жирными, как оливки, глазами черномазый дирижер-скрипач даже сфальшивил, а сидевший в большой компании молодой итальянец пустил ей вслед:
— Un bel pezzo di donna![4]
Графиня, услышав этот наивно-циничный комплимент, улыбнулась.
Такой же перекрестный огонь взглядов — и в обширном вестибюле, переходившем в белый читальный зал. С шелестом опускались, как занавес, газетные «простыни», и мужские головы, молодые и старые, плешивые и волосатые, смотрели ей вслед… Это уже походило на триумфальное шествие. Даже в букете шикарных женщин международного типа, украшавших «Семирамис-отель», графиня Юлия Тритона заметно выделилась в первый
Величиною с комнату лифт плавно поднял вместе с графиней и Прэном еще несколько человек. Мужчины поклонились графине. Она ответила сдержанно, без улыбки. Спутник её, как воспитанный джентльмен, приподнял свой котелок по адресу тех, кто приветствовал его даму.
В конце длинного коридора с красным ковром и двумя шеренгами белых дверей — номер из небольшого салона, уборной и спальни. Повсюду чемоданы, облепленные ярлыками всевозможных отелей. Один сундук (ему не было места в салоне) приютился в коридоре.
— Количеством своих чемоданов графиня смело может соперничать с любой оперной примадонной! — заметил Прэн.
— Бог мой, какая же молодая женщина, если она только не урод и желает нравиться, не возит за собою гибель всевозможных тряпок? — молвила графиня, вся отражаясь в зеркале и снимая свою черную шляпу. Она сразу стала меньше ростом и если пропал общий декоративный эффект всей фигуры, зато можно было восхищаться пышностью волос, не чёрных, не каштановых, а цвета темной, очень темной мадеры. Такие волосы нельзя назвать ни рыжеватыми, ни рыжими — у них свой собственный цвет. Они собраны были на затылке модным упругим узлом. Но если этот узел распустить — такой хлынет волнистый, живой и ароматный плащ, в котором запутался бы и сам Иосиф Прекрасный. В Европе, где ее знали лучше, чем в Петрограде, потому что здесь ее пока совсем еще не знали, в дипломатических кругах настойчиво ходила легенда, как в этих волосах, — с ума свели его — запутался министр иностранных дел одной великой державы. И незаметно для себя, но весьма ощутительно и заметно для Сербии, проспал, в буквальном значении слова, «проспал» аннексию Боснии и Герцеговины…
Следивший за движением красивых рук, так пластично переходивших в покатые плечи, Прэн, улыбаясь глазами, — линия губ оставалась жесткой, — молвил:
— Нам с вами, графиня, такой обильный багаж подчас может явиться досадной обузой. Двенадцать лет назад, здесь, в Петрограде, и значительно позже в Брюсселе, я вынужден был покинуть обе эти столицы с такой быстротою, что о судьбе чемоданов не было ни охоты, ни времени подумать. Главное — книжечка аккредитива, наличность золотом и бумажками и — безукоризненный паспорт!.. Все же остальное — сущие пустяки, если вдобавок мозг ваш работает с неотразимой гибкостью и логикой. Но это лишь так… Зачем касаться вещей, которые в нашем с вами ремесле — да, ремесле, не будем бояться точных определений, — являются оборотной стороною медали и весьма неприятной стороною? Я не за этим испросил разрешения подняться к вам… Я здесь уже несколько дней. Необходимо было дождаться вас. Послезавтра я уезжаю… Куда и зачем — вы узнаете позже. Я хочу предложить вам союз, графиня. Не деловой, нет! Деловой союз уже существует между нами, и, полагаю, довольно прочный. Иным он и не может быть у людей, которые слишком хорошо знают друг друга заочно, хотя и познакомились только сегодня. И прежде всего знают, что американец Прэн вовсе не американец и не Прэн, а чистокровный бранденбуржец Флуг… Мне же доподлинно известно, что вы не итальянская графиня Джулия Тритона, а венгерская — Ирма Чечени.
— Что же вы мне хотите предложить? — спросила Ирма, закуривая папироску и подвигая Флугу тоненький, узенький золотой портсигар.
— Что? — переспросил он, и под его костистым, скошенным, волчьим лбом в первый раз вспыхнули тусклые тяжелые глаза. — Я предлагаю вам стать моей любовницей…
Ирма не удивилась. Ее мудрено было удивить. Пустив дым колечком, она сказала:
— У вас это так выходит, словно вы предлагаете мне конфет…
— А какая же разница между обладанием и конфетами? И то, и другое должно быть вкусным. Мы живем нервами. Живем на вулкане между нашим отелем, нашей работой и экспрессом или океанским пароходом и… черт знает чем еще… Нам нет времени влюбляться, сентиментальничать. Мы горим, кипим, и надо с философским стоицизмом относиться к мысли, что меня, как мужчину, могут в любой момент расстрелять или повесить. А вас, как женщину, вдобавок такую прекрасную, пощадят, с тем, однако, чтоб из комфортабельного отеля перевести в более скромный и бесплатный, который называется тюрьмою…