В когтях германских шпионов

Брешко-Брешковский Николай Николаевич

— Сокол вы ясный! Да что сокол, прямо орел поднебесный! Ведь вот глянуть на вас: костюм и все такое… Да хоть на самый первый распропервый генеральский бал! Всегда желанным гостем будете. Я всем говорила, вот и Дмитрию Петровичу, и старшему: Владимир Никитич наш, когда и в худых делах, все-таки барином был, барином и остался. И вот послал вам Господь… И меня, бедную сироту вдовью, не обидели…

Репортёр Кегич, плотный, развязный, бывавший на коне и под конём человек, буравя Криволуцкого своими, как гвозди, острыми, бегающими глазами, стиснул ему руку.

— Всего лучшего, дорогой Владимир Никитич.

Ваши дела поправились, и вы уходите назад в тот круг, из которого на время ушли. Авось увидимся. Гора с горой не сходятся… Но если я когда-нибудь вам понадоблюсь, — может все случиться, — я к вашим услугам. Я сохраню об вас лучшие воспоминания. Вам, разумеется, от этого ни тепла, ни радости, но в моих собственных глазах это имеет цену, так как вы знаете мои отношения к людям вообще. Я их в достаточной степени презираю…

На ресницах Кегича блеснули крупные слезы. И трудно было сказать, действительно ли теплое чувство к временному соседу и сожителю выдавило их, или те несколько рюмок водки, что вонзил в себя Кегич в соседнем трактире. Вернее, и то, и другое вместе…

Во всяком случае, Криволуцкий был тронут. Этот плечистый, в летнем пальто с поднятым воротником, заменявшем халат и пиджак, человек, в самые тяжёлые минуты проявлял такое участие, которого Вовка никогда не забудет. Последним делился.

Криволуцкий обнял его, золотой сунул в руку.

— Зачем?

— Пригодится.

— Я-то, дурак, еще спрашиваю, зачем? Мало ли какие дыры надо заткнуть. Пятерку брошу почтенной саренской вдовице, чтоб не скулила, а остальные — пропью. Я уже стосковался по четвертинке доброго коньяку с тремя звездочками… Ну, не поминайте лихом! И еще раз — всегда и в любой момент к вашим услугам.

Криволуцкий съехал в меблированные комнаты, а еще через день фисташковый мотор подвёз его вместе с солидным багажом, багажом настоящего джентльмена, к «Семирамис-отелю».

Криволуцкий нервничал, испытывая какое-то новое охотницкое чувство… Здесь, средь этих уюта и комфорта, начнется другая жизнь, авантюристическая, пожалуй, с интересными приключениями. Словом, то, к чему его всегда тянуло. Ему было странно и смешно при мысли, что с этого дня он становится каким-то политическим Шерлоком Холмсом…

С первого впечатления это был заметный постоялец, заметный своей внешностью знатного ассирийца, словно сошедший с барельефа какого-нибудь каменного саркофага, найденного при археологических раскопках. Сам главный директор отеля господин Шнейдер, лысый упитанный блондин с военной выправкой, гладчайше улыбаясь, разлетелся к Вовке:

— Мосье желает целый компартиман, не правда ли? Маленький салон, маленький спальня, уборная, маленький комнат для багаж?..

— Нет, я пока ограничусь небольшой комнатой, рублей в пять-шесть…

Господин Шнейдер, имевший желание подняться вместе с Криволуцким на лифте, сразу погас, исчезла его сладенькая улыбка, и, передав Криволуцкого одному из портье, он исчез…

Вовка обедал внизу, в ресторане. Обедал в смокинге и с белым цветком в петличке. Арканцев изменил на этот раз «Семерамис-отелю». Он был где-то на званом обеде, и Вовка сидел за столиком в единственном числе.

Но ему суждено было в этот вечер обедать в компании, о которой он на минуту и не подозревал. Большой соседний стол, накрытый на несколько приборов,

снабжен был картоном «занято», воткнутым, как флажок, в металлический стержень. Около суетились лакеи, расставляя закуску. Минут через пять в обществе молодого офицера и молодого штатского вошли четыре дамы, вернее полная, уже перешагнувшая за вторую молодость, южного типа еще красивая дама, в черной шляпе — с тремя барышнями. Криволуцкий узнал тотчас же и эту даму, и двух её дочерей, таких же смуглых, как и мать, и офицера. Штатского и третью барышню, поменьше ростом и посветлее, он видел впервые. Узкие ассирийские глаза Криволуцкого встретились с большими темными глазами рубенсовски полной дамы. Вовка встал и поклонился. Она ответила ему так приветливо и с таким радостным удивлением, что не подойти было бы неловкостью, и он подошёл и, касаясь губами руки, спросил:

— Маркиза! Давно ли вы в Петрограде? Какой счастливый ветер занёс вас к нам из вашего прекрасного итальянского далека?..

6. Появление новых героев

Русский человек — мужчина ли, женщина, все равно, — тяжёл на подъем по самой натуре своей. И готов сиднем сидеть в своём городе или в своей усадьбе, ежели таковая имеется.

Но стоит лишь раз основательно сдвинуться с места, как русский человек превращается в заправское перекати-поле. Житейским ветром подбрасывает его и несёт, несёт без конца по самым неожиданным путям самым затейливым зигзагом.

Так и дама с большими южными глазами, которую Криволуцкий назвал маркизой и с которой он несколько лет тому назад познакомился в Риме.

Горы Кавказа были её родиной. В этих горах её покойный отец всю свою жизнь бился с чеченцами, кабардинцами, черкесами и прочими, в достаточной степени дикими и страшными людьми. И когда умер, оставив жене и ребенку пенсию и крохотный капиталец, обеих, мать и дочь, потянуло вдруг в Швейцарию. Там юная девушка, пленив сорокалетнего маркиза Франческо Реале, нашла свою судьбу, сделавшись маркизой.

И вот начинается жизнь, хоть и богатая, через край богатая, но скитальческая, с перебрасыванием всей семьи с горничными, боннами, гувернантками и невероятным количеством сундуков и чемоданов из города в город, из столицы в столицу, из курорта в курорт.

Сам глава редко сопровождал жену и дочерей в их путешествиях. Человек занятой, большой делец, ворочающий миллионными предприятиями, то объезжавший свои хлопчатобумажные плантации в Египте, то налаживавший какое-то грандиозное сахарное дело в Индокитае, маркиз не мог, да и не имел времени гоняться за семьею.

И несмотря на эти скитания, обе маркезины, Ливия и Маргарита, успевали, однако, воспитываться строго и тщательно не только дома, но и в католическом монастыре Сакр-Кэр под Парижем.

И вышли стройные, высокие девушки, неглупые, славные, начитанные, с безукоризненным знанием шести европейских языков и такой же безукоризненной манерою держать себя.

У маркизы в Риме на улице Четырех Фонтанов был свой палаццо. В Париже, на Елисейских полях, из года в год снималась квартира, и, кроме этого, кочевали они, в зависимости от сезона, с курорта на курорт, начиная с таких модных уголков, как Ницца, Остенде, Биарриц, и кончая такими скромными и полускромными, как Виареджио и Валомброза.