В когтях неведомого века
Шрифт:
Вот так всегда: когда мы готовимся совершить непростительную глупость или только совершаем ее – она молчит, когда же все уже совершено и обратно не повернешь – съедает без остатка. Странная штука – совесть…
Хлопнула входная дверь, и вошедший Леплайсан сразу же наполнил не слишком просторное холостяцкое жилище своей так и пышущей энергией и бьющим через край энтузиазмом.
– Чего вы сидите тут один, в темноте? – изумился он, метко швыряя свой берет через всю комнату на клыкастую кабанью морду – королевский подарок, заменявший здесь вешалку. – Опять любовные терзания?
Жора молчал, будто глухонемой.
– Послушайте старого, битого жизнью насмешника, – продолжил шут, так и не дождавшись ответа. – Жизнь не кончается вместе с любовью. Да, любовь может сгореть без следа. Да, в душе может остаться обугленная дыра, как на этом вот камзоле. – Шут продемонстрировал свой еще недавно великолепный наряд, изрядно замызганный, запятнанный всевозможными субстанциями, среди которых были и не очень безобидные, прорванный и даже прожженный в нескольких местах. – Но жизнь все-таки не кончается… Лучший рецепт: пойти в кабак…
Зеленый чертик, тоже имевший вид далеко не импозантный, тараща осоловелые глазенки, кивал в такт речи головой, словно китайский болванчик, подтверждая слова своего патрона.
Надо сказать, Леплайсан сообщал свой рецепт не всерьез, а в виде некоей риторической фигуры, готовясь развить тезисы в дальнейшей речи, и был несколько удивлен реакцией своего друга, последовавшей за его советом.
Не дослушав «старого, битого жизнью насмешника», Георгий вскочил на ноги и принялся лихорадочно одеваться, путаясь в многочисленных пуговичках и завязках.
– Э, э!.. – попробовал остановить Арталетова шут, поняв, что несколько переборщил с советами. – Куда вы, Жорж? Не нужно все понимать так буквально!.. Все приличные кабаки уже закрыты… Да и большинство тех, что похуже…
Жора уже надевал через голову перевязь шпаги, впопыхах перекинув ее не через то плечо и теперь пытаясь извернуться внутри кожаной сбруи.
– Остались только два или три заведения на Монмартре, да и то самая заваль, вроде «Конского каштана», где и днем-то отирается всякая шваль – ворье, наемные убийцы и мошенники самого низкого пошиба…
Говоря все это, Леплайсан помогал другу правильно вооружиться, попутно исправляя разные мелкие огрехи в туалете, вроде застегнутого через две пуговицы колета или неряшливо завязанного бантика на плече, который парижане определенного сорта, существовавшего уже и в те патриархальные времена, могли превратно истолковать как некий приглашающий знак…
– Скажите, Людовик, – д'Арталетт уставился горящими глазами в лицо собеседника, – вы настоящий друг мне?
Шут без слов щелкнул ногтем большого пальца по верхним зубам и им же чиркнул по горлу. Жору, с детства знакомого, несмотря на приличное воспитание, с интернациональной и вневременной дворовой клятвой, эта пантомима вполне удовлетворила.
– Помогите мне найти одного… – он несколько замялся, – проходимца. Мне почему-то кажется, что именно в одном из упомянутых вами злачных мест он и должен обретаться…
Леплайсан открыл было рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но, видя умоляющий взгляд друга, передумал.
Пожав плечами, он сгреб с кабаньих
– Ну, если вы заговорены против бандитского ножа, подлой удавки и не боитесь получить табуретом по кумполу, извольте… Ваш верный Харон всегда к вашим услугам!..
* * *
Искомое, вернее, искомого друзья отыскали лишь под утро, да еще на Елисейских Полях – на самой окраине Парижа, среди ужасных трущоб, где селиться постоянно брезговали даже нищие. Дорогу в заведение «Le trou[73]» (переводите как хотите, но истинное значение этого слова куда непристойнее всех ваших вариантов), неизвестное доселе даже искушенному в таких вопросах Леплайсану, пришлось выспрашивать у редких прохожих, применяя весь спектр убеждения – от соблазнительно поблескивающей при свете ущербной луны мелкой монетки до угрожающе посверкивающего кинжала. Пару раз пришлось применять и шпаги…
Кабачок встретил вошедших господ весьма недружелюбно.
Нет, табуретками здесь, вопреки предсказанию шута, не бросались – их, судя по царившим под закопченными сводами ароматам, перегоняли на самогон (знаменитую «табуретовку»), поэтому сидели просто на чурбаках, поставленных на попа, рассохшихся бочонках из-под чего-то хмельного, а то и просто на полу, – но характерные скрежещущие звуки, раздававшиеся отовсюду, говорили о том, что угрюмые пропитые личности, коротавшие время за игрой в кости и поглощением спиртного, способны приготовить для незваных гостей довольно острое блюдо…
При виде такого количества насупленных физиономий, многократно подтверждающих теорию Ломброзо[74] и разнообразно ее иллюстрирующих, Жора растерял большую часть решимости и уже не так желал непременной встречи с объектом своего интереса. Он вообще, по складу характера, не то чтобы недолюбливал людей подобного типа, но старался всячески избегать общения с ними. Воспитание не позволяло, и вообще…
– Ну что? – не поворачивая головы и не раскрывая рта, будто чревовещатель, прошипел Георгию Леплайсан. – Будете искать своего мазурика, или в темпе делаем ноги?.. Пистолеты я не захватил, в чем искренне каюсь, а наших двух шпаг, вернее, полутора, боюсь, здесь будет маловато…
За спиной хлопнула дверь, и теперь, даже не оборачиваясь, можно было понять, что второе предложение шута потеряло актуальность. Путь к отступлению был отрезан.
– Вы кем будете, гости дорогие? – подал голос седой горбун, облаченный в остатки некогда роскошного кафтана, кое-где еще тускло сиявшего огрызками золотого шитья, – сразу видно, что главный в этом притоне. – Не шпики ли, часом?..
Говоривший так сильно напоминал актера Джигарханяна в бессмертном фильме, что у Арталетова снова возникло ощущение «дежа вю». Казалось, что сейчас горбун заявит язвительно: «Есть подозрение, мил человек, что ты не честный фраер, а стукачок из МУРа…» Пианино тут и не пахло, да и не смог бы Жора «сбацать» даже «Мурку», разве что «Собачий вальс», да и то фальшиво…