В когтях ястреба
Шрифт:
– Серьезно, – кивнул головою сержант, немного замедлив шаг. – Так, значит, ты у нас не только убивца, но еще и изменщик?! Ну что ж, тогда нам за тебя двойная награда выйти должна. Слышите, ребят, как нам подфартило?! Поскольку ты птаха у нас важная и сурьезная… – усмехнулся сержант, явно не желавший убраться подобру-поздорову. – Эй, Карв, Вител, поставьте-ка мятежника на колени!
Не только двое стражников, но и их третий товарищ почти одновременно взвели курки и выстрелили в Штелера, причем, как приказал сержант, по ногам. Первая цель моррона была успешно достигнута: три из четырех пистолетов оказались разряженными, а хоть ноги и пронзила острая боль, но они не подкосились и не потеряли возможности двигаться. Барону пришлось бы куда хуже, если
– Стойкий попался, надо же, – искренне удивился сержант, видя, как рычащий от боли сквозь сжатые зубы противник покачивается на окровавленных ногах.
Посчитав, что бой уже закончен и преступник вот-вот упадет, солдаты повеселели, и двое из них даже убрали в ножны мечи. Однако наибольшую ошибку совершил самый опытный стражник, сержант. Он подошел к Штелеру слишком близко и поднял пистолет на вытянутой руке, метясь моррону в предплечье.
Ни бывший солдат из корпуса генерала Корверга, ни его нынешние сослуживцы так и не поняли, что произошло и как единственный заряженный пистолет попал к заговорщику. В следующий миг что-то хрустнуло, сержант упал на колени, держась обеими руками за разбитое в кровь лицо, а затем прогремел выстрел, и всю троицу окутало облако порохового дыма. Второй стражник закричал и запрыгал на одной ноге, из ступни второй фонтаном хлестала кровь. Двое стражников мгновенно опомнились и выхватили мечи, но накинуться на врага смог лишь один. Борясь с приступом несусветной боли, подстреленный солдат случайно натолкнулся на своего товарища, и оба повалились на землю.
Штелер легко отразил незамысловатый рубящий удар меча стражника и, не тратя драгоценного времени на финты и сложные выкрутасы, ударил зажатым в левой руке пистолетом противнику в лицо. К счастью, вендерфортская стража носила открытые шлемы, деревянное оружие с острыми стальными деталями превратило физиономию стражника в кровавое месиво и заставило бедолагу поспешно выйти из боя. Последнему солдату наконец-то удалось скинуть грузное, да еще и в доспехах, тело подмявшего его под себя раненого товарища. Он не был трусом, едва высвободившись, тут же пытался подняться и вступить бой, но острое лезвие меча, приставленное к кадыку, заставило его передумать.
– Побереги силы, дружок, тебе еще на себе приятелей до казармы тащить! – обратился к единственному непокалеченному стражу порядка Штелер, сам пораженный, что ему удалось так быстро и без особых потерь выбраться из передряги.
Впрочем, радость барона оказалась преждевременной. Убедившись, что стражник его понял и не собирается вставать, пока он не покинет подворотню, барон медленно поковылял в сторону улочки. Две пули прошили мышцы насквозь и не остались в теле, а вот третья все-таки задела кость, которая до сих пор жутко болела. Пуля выходила мучительно, выдавливаемая наружу срастающимися мышцами. С одной стороны, моррону было бы лучше немного постоять и подождать, пока окровавленный свинец не шлепнется на мостовую, тогда бы каждый шаг не доставлял ему таких страданий, но, с другой стороны, он понимал, что на звук четырех выстрелов просто не может не сбежаться стража.
Так оно и случилось. Не проковылял моррон и десятка шагов, как впереди появился новый отряд стражи, на этот раз и лучше вооруженный, и более многочисленный. Штелер чертыхнулся, сплюнул и достал из ножен меч, собираясь снова вступить в бой и по возможности удержаться от убийства. Однако блюстители порядка повели себя странно, вместо того чтобы наброситься на преступника, они пробежали мимо него и принялись помогать раненым товарищам.
– Где он? – спросил у пришедшего уже в себя сержанта офицер, стоявший от обомлевшего Штелера всего в паре шагов.
– Он, он… – пришел на подмогу младшему командиру единственно не пострадавший в схватке стражник, – он в подворотню зашел… а тут уже вы… Растаял, мерзавец, как сквозь землю провалился…
«Все ясно, колдовские причуды продолжаются, – подумал про себя Штелер,
Оставшийся путь до гостиницы прошел совсем без приключений и даже как-то скучно. Хозяин гостиницы хоть и выпучил глаза, необычайно удивленный шокирующим видом приличного постояльца, но возмущаться благоразумно не стал, выдал ключ от комнаты и робко пообещал как можно быстрее принести полотенца и горячей воды. У Штелера тоже не было желания пускаться в объяснения и врать про опрокинувшую его в грязь карету или про проделки разбойников с городской окраины. В знак благодарности барон кивнул и, едва перебирая ногами по необычайно узким и скользким ступеням, побрел к себе на второй этаж. Телу моррона за последние сутки изрядно досталось, оно многократно залечивало раны и в результате истощило запас своих сил. Аугусту был крайне необходим отдых, поэтому как только он вошел в комнату, тут же запер за собой дверь и, не снимая грязных одежд, плашмя упал на кровать. Помыться, выпить и поесть он смог бы потом, вначале моррону нужно было как следует поспать, провалиться в манящее небытие часиков на двенадцать, если не долее.
Он еле брел, едва передвигая непослушные ноги. Шесть дней без еды выдержит не каждый. Возвращаться в Кодвус было еще сложнее, чем пробираться в Филанию через лес. Та же самая дорога, но совсем иной настрой, да и сил почти не осталось. Шесть дней назад его вела Надежда, теперь она покинула сержанта, трусливо сбежала, оставив его один на один сражаться со Злодейкой-Судьбой. Жал уже не тешил себя иллюзией спастись, не согревал свое сердце желанием найти хоть какую-то еду. Последние два дня он пребывал в отчаянии и, как животное, как испуганный зверь, повиновался лишь основному инстинкту – инстинкту самосохранения. Он убегал от страшной болезни, прекрасно понимая, что в любой миг может умереть с голоду или стать добычей лесного хищника.
К концу шестого дня лесного скитания Жал вновь очутился возле крепостной стены разрушенного Кодвуса. Стервятники отпировали, над мертвым городом уже не кружились стайки воронья и не раздражали слух солдата своим зловещим карканьем. А в остальном все было по-прежнему, так же, как шесть дней назад: мостовая, заваленная трупами да хламом; разрушенные стены да сгоревшие дома; только вот зловоние стало куда сильнее. Санитары матушки-природы, падальщики, призванные пожирать все, что люди не успели захоронить, на этот раз не справились с возложенной на их черные крылья миссией. Война преподнесла угощение, оказавшееся не под силу даже очень прожорливым едокам. Птицы расклевали не более трети разлагающихся тел и улетели, как только почувствовали угрозу для собственных жизней. Трупы выделяли яд. Когда его концентрация стала слишком большой, вороны покинули Кодвус, оставив на улицах гнить множество изуродованных смертью и клювами объедков.
Голод мучил затуманенный рассудок солдата, но, несмотря на страшные спазмы разрывавшегося на части желудка, Жал не воспринимал изуродованные останки под ногами как еду, и дело было даже не в том, что куски мертвой плоти были когда-то людьми. Сержант дошел до такого состояния, когда не раздумываешь над тем, что за кусок мяса попал тебе в рот. Он был готов съесть лошадь, собаку, человека, орка, эльфа, таракана, лишь бы унять ноющую и все усиливающуюся резь внутри оголодавшего чрева. Если человек долго не ест, то он пожирает сам себя и в какой-то степени уже является людоедом. Но тот же самый инстинкт, что погнал его прочь из охваченного мором леса, не позволял ему притронуться к гниющему под жаркими солнечными лучами мясу.