В кольце врагов
Шрифт:
Да, мы победили флот Византии, потопили все ее корабли. Но какой ценой?! Пять тысяч касогов ушли со мной в поход, а к семьям вернутся лишь две с половиной сотни израненных воинов. Чудовищная, Пиррова победа! Нет, не так представлял я себе этот бой…
Июль 1067 г. от Рождества Христова
Тмутаракань, столица княжества. Дворец Ростислава Владимировича
В княжеской гриднице повисла тягостная тишина. Вошедший в чертог византийский посол — высокий, красивый мужчина средних лет, с мужественным, волевым лицом и волосами цвета воронова крыла — склонил голову
— Позволь же, светлый князь, передать тебе дружеский привет от славного кесаря Византии, Иоанна Дуки!
Я украдкой посмотрел на Ростислава, но побратим никоим образом не выразил удивления или раздражения, хотя слова о дружеском привете прозвучали, безусловно, лживо. Между тем византиец продолжил:
— Позволь также спросить от его лица — зачем ты, княже, занял Херсонскую фему и посылаешь людей своих грабить подданных кесаря?
С минуту Ростислав молчал, и я подумал, что ромей все же сумеет затянуть его в паутину словесного кружева. Однако побратим решил ответить так, как я ему и советовал — ультиматумом, заявленным с позиции силы:
— Народ Корсуни и Сурожа сам пошел под мою руку — как только люди узнали о попытке катепана отравить меня и моего воеводу Андрея Урманина.
Византиец тут же попытался возразить, но князь прервал его резким движением руки:
— И раз жители греческих городов приняли мое подданство, то и я принимаю их волю. Другой же ромейский посол пытался склонить царя ясского Дургулеля к нападению на Тмутаракань. Мы ударили по побережью, отплатив кесарю за коварство! И теперь, — Ростислав возвысил голос, — когда остатки византийского флота упокоились на дне морском, я могу посылать людей своих в набеги хоть каждый месяц! Мы будем наносить удары в любой точке побережья, забирая добро ромеев! Или же предложим им принять мою руку, как предлагал это жителям Трапезунда воевода Андрей. Посмотрим, кому подчинятся подданные кесаря, неспособного их защитить!
Побелевший при речи князя посол — цвет его кожи можно было бы сравнить с первым, девственным снегом — вновь поклонился:
— Княже, позволь просить тебя…
Ростислав вновь властно прервал ромея:
— Мы заключим мир и откажемся от набегов, если кесарь признает включение Готии в мое княжество, предоставит нашим купцам право беспошлинной торговли и признает за епархией Тмутаракани право крестить народ касогов. И также мою власть утверждать назначенного патриархией архиепископа! Пока же кесарь не дал ответа, я не считаю нужным сдерживать своих людей!
Посол низко поклонился князю и коротко ответил, совершенно не выказывая эмоций:
— Хорошо, я передам в Константинополь твой ответ, княже.
Когда же дверь гридницы за ним затворилась, первым заворчал Порей:
— Разве можно так с послом ромейским?! А ну как кесарь осерчает…
Ростислав повернулся к старому сподвижнику — уже действительно старому — и, смерив его ледяным взглядом, холодно произнес:
— Если ты не обратил внимания, Порей, мы воевали с ромеями и истребили их флот. Поквитались с ними за поражение моего отца — и ныне кесарь первым посылает ко мне посла, просит мира! Так что я не боюсь его гнева. А вот моего побояться стоит!
Ошарашенный княжеской отповедью, Порей осекся, глаза его испуганно засверкали. Но Ростислав уже обратился к стоящему здесь же Асхару, с улыбкой заговорив с касожским вождем:
— Друг мой Асхар! За твою доблесть и заслуги я наградил тебя званием
Касог с почтением склонился:
— Да, княже!
Улыбка Ростислава стала вдруг чуть более жесткой:
— Это хорошо. Тогда вот тебе моя просьба. Владыка Николай, — князь указал на стоящего в стороне архиепископа, — подготовил священнослужителей для добровольного крещения касогов. Они отправятся в твою страну и будут беспрепятственно проповедовать. И так же беспрепятственно вы должны дать право желающим принять Святое Крещение! Отвечаешь за безопасность священников лично, Асхар, лично. И коли случится с кем из них какая беда — поверь, гнев мой будет велик!
Побелевший не меньше византийского посла касожский воевода склонил голову, не в силах вымолвить и слова. Но что же — ранее горцы представляли собой силу, способную при случае поднять мятеж или ударить в спину. С гибелью флота — и значительной части активного войска — они эту силу утратили на много лет. Так что теперь Ростислав может реально воплотить любую из своих угроз в жизнь.
Но если все пойдет гладко, новое поколение воинов будет уже привязано к княжеству прочной духовной связью! Увы, политика и вера сегодня неразделимы, что, впрочем, совершенно не отменяет духовной составляющей Православной церкви. В конце концов, Ростислав не собирается крестить горцев насильно, он лишь выбил право безопасно проповедовать священникам и так же безопасно для себя креститься горцам. Ранее такой возможностью новоначальные христиане из числа касогов не обладали.
— Княже, благодарствуем!
Лидеры купеческих общин поочередно упали к ногам Ростислава, восхищенные проведенными переговорами и открывшимися перед ними перспективами. Побратим с важным и в то же время величественным видом принял их благодарность — а после чуть повернулся ко мне и коротко, незаметно для всех улыбнулся.
А растет князь, как есть растет!
31 декабря 1067 г. от Рождества Христова
Константинополь. Большой императорской дворец
Дымно чадят факелы, закрепленные на белых колоннах портиков, окружающих Августейон*39. На устланной мрамором площади непривычно тихо и безлюдно. Обычно здесь не протолкнешься из-за спешащих на службу в Святую Софию*40 прихожан и клириков, направляющихся во дворец служащих, знати и ее многочисленных, пышных свит, гвардейцев-северян из варанги или просто зевак. Днем гвалт стоит невероятный! Но сейчас шаги следующего к воротам Халки крупного, рослого мужчины, в чьей фигуре читается звериная мощь и в то же время истинно царское достоинство, разносятся по площади громким эхом.
Поравнявшись с колонной Юстиниана, мужчина замер, внимательно посмотрев на венчающую ее фигуру всадника. Он видел ее не меньше тысячи раз — статую величайшего в истории Восточной Римской империи базилевса. Он был облачен в доспехи Ахиллеса, лицом обращен к востоку, в левой руке сжал державу, а правую протянул вперед, повелевая варварам. Их короли, кстати, также находятся здесь в виде статуй — приносящие Юстиниану дань.
Да, замерший перед величайшим базилевсом мужчина видел эту статую тысячу раз и давно находил ее обыденной. Но вот именно сейчас, ночью, она вдруг показалась ему совершенно иной! Конечно, все дело в слабом освещении факелов, движении огня, отражающегося на колонне и лице статуи. Но на одно мгновение — ровно одно мгновение — мужчине показалось, что Юстиниан смотрит именно на него! Смотрит властно, требовательно, гневно. Смотрит так, словно говорит: «Эти ничтожества развалили все мое наследие, пустили прахом все мои труды! Может быть, хоть ты сумеешь что-то изменить?»