В командировке
Шрифт:
– Не открою, - сказал Марданов.
– Нам не о чем говорить. Я не позволю делать из себя посмешище...
Сеидзаде, очевидно, уже подготовленный ко всему Ирой, не обиделся.
– Ну, не веди себя как ребенок, открой, - попросил он еще раз.
Марданов открыл дверь.
– Пошел отсюда, - сказал он дрожащим от обиды голосом.
– Ну ладно, - Сеидзаде все еще примирительно улыбался.
– Я же пошутил...
Но Марданов смотрел на него с такой ненавистью, что улыбка сошла с лица Сеидзаде, он пожал плечами и пошел к себе...
На следующий день после работы Марданов опять поехал на телеграф. Добрался он сюда несколько позже обычного, поэтому торопился и в дверях налетел на девушку, идущую навстречу. Бормоча извинения, он успел рассмотреть только озорные, лихо подведенные глаза. А когда она ласково обогнула его и поскакала по лестнице, он осознал вдруг, что ему подмигнули.
Посреди перехода, воспользовавшись тем, что регулировщик закрыл дорогу, она обернулась и улыбнулась ему, бегущему следом. Сомнения быть не могло, она улыбнулась Марданову, между ними и рядом с ним никого не было, все остались на тротуаре.
В гастрономе, куда он заскочил сразу же вслед за ней, у винного отдела ее поджидали два парня и две подруги.
Марданову удалось своевременно повернуть в сторону, не обратив на себя внимания парней; он похвалил себя за то, что сумел проделать это так умело и, мельком глянув на компанию, двинул к выходу. Естественно, он был огорчен при этом крайне, надо же было так случиться, чтобы друзья сопровождали ее именно в тот вечер, когда она улыбнулась ему.
Но, минуя их, он снова натолкнулся на ее взгляд и улыбку; и в этот раз Марданов уже голову мог дать наотрез, что они предназначались ему: наступил миг, о котором говорил перед отъездом Керимов (руководитель, друг, красавец), когда все сомнения вдруг исчезают, и приходит уверенность в том, что и он, Алтай Марданов, может заинтересовать женщину, та уверенность, которая или приходит к мужчине в восемнадцать лет, или никогда не приходит (если, конечно, он не в командировке).
Марданов замедлил шаг, плавно развернулся и подошел к прилавку, у которого они стояли, так, чтобы, разглядывая его, он видел и девушку.
Один из парней держал в руках деньги, все остальные рылись в карманах, сумочках и кошельках.
– Я думала, мне перевод будет, - говорила "знакомая" Марданова, подавая казначею какую-то мелочь. На Марданова она не глядела, но говорила громко, словно старалась, чтобы он услышал эти ее слова.
"Стесняется того, что деньги собирают на людях, тепло подумал о ней Марданов. Да я бы тебе весь этот отдел подарил, если бы ты захотела". Чем больше он смотрел на нее, тем больше она ему нравилась, такая ладная, бойкая: нет-нет да стрельнет взглядом в его сторону, и - приятная неожиданность достаточно невысокая, чтобы даже на каблуках быть вровень с ним, ну, может быть, чуток выше.
"Самый момент, думал Марданов, подойду и скажу: "Ребята, вы на что-то соображаете, а у меня как раз деньги", - и улыбнусь ей". Он еще раз повторил про себя все то, что собирался сказать, но с места не сдвинулся и мялся до тех пор, пока парни не разбежались по кассам.
"Еще лучше, подумал Марданов, нет худа без добра, без парней легче договориться". Некоторое время он не мог решить, что лучше, отозвать ее в сторону или же обратиться в присутствии подруг, поразмыслив, он пришел к выводу, что поговорить с ней в отдельности лучше, но опять не знал, под каким предлогом это сделать.
Вдруг они пошли от Марданова: их позвал один из парней. Марданов поспешил следом, а так как у него уже был подготовлен повод для знакомства, то он подошел к ним вплотную.
– Девушка, - сказал он тихо, когда все почти поравнялись
с тем парнем.
Она вздрогнула, но не повернулась.
– Девушка, - сказал Марданов еще тише, но, уже не дожидаясь результата, обогнул их и, спрятав голову в воротник пальто, понесся по магазину. У стены он остановился. Они совещались. Потом пошли в его сторону. Марданов выскочил на улицу. Отошел к углу. Минут через пять они вышли.
Когда они проходили мимо него, он стоял боком на краю тротуара и пристально разглядывал здание телеграфа.
Они сели в троллейбус. Он тоже. Были свободные места, и все сели, кроме него, конечно. Он встал так, чтобы было видно ее лицо.
Спустя минуту они встретились взглядами, и ему почудилось удивление в ее глазах, удивление его нерешительностью, так ему показалось во всяком случае, но уверенным он в этом быть не мог, потому что она очень скоро опустила их.
"Стесняется", подумал Марданов еще более тепло, чем в магазине, улыбнулся ласково и отер пот со лба, чтобы не блестел, но до тех пор, пока они не вышли из троллейбуса, она так и не посмотрела на него.
Два раза они переглянулись в вагоне метро.
Пока они ехали под землей, Марданов корил себя за то, что не подошел к ней между остановкой троллейбуса и станцией метро, и настраивался непременно предпринять что-нибудь ("А ведь и предпринимать-то ничего особенного не надо, - уверял он себя, - все, собственно, готово, надо подойти только и сказать что-нибудь не очень глупое"), как только снова выберутся на поверхность.
И только тогда он понял, что не побороть ему своей трусости, когда они ввалились в подъезд первого же после метро дома. В дверях она повернулась и помахала рукой застывшей на углу фигуре. Теперь уже решительно можно было головой поручиться, что она махала ему - вокруг не было ни души. И поэтому, возвращаясь на телеграф, Марданов был радостный и возбужденный.
Здесь все было так же, как каждый вечер: люди писали, получали, звонили, отправляли. Некоторых из тех, кто стоял перед входом, Марданов уже знал, с двумя земляками поздоровался.
Поразмыслив немного, он решил отправить Рахманбекову поздравительную телеграмму по случаю дня рождения. Прикинул текст, и получилось, что выгодней фототелеграмму, тем более, что подходящих бланков не было, все больше аляповатые, а в портфеле лежала ручка с пером для туши и сама тушь.
Все время, пока раздумывал о телеграмме и писал ее, Марданова не оставляли радость и волнение, сопутствующие неясному, но неотступному ощущению необычности вечера. И хотя пузырек с тушью опрокинулся совершенно неожиданно для него, как бы сам собой, и в любой другой день его жизни подобное происшествие смутило бы его крайне (потому что, опрокинувшись, тушь залила весь стол, телеграмму, телеграммы других людей и, как выяснилось чуть позже, чулки высокой молодой женщины, сидевшей справа от Марданова), он воспринял это поразительно легко. Конечно, ему было неловко перед пострадавшими, особенно перед женщиной, но с самого своего начала вечер обещал быть необычным, и Марданов был готов ко всему.
Ворчали все, и перед всеми Марданов извинялся, но особо внимательным он был к единственной среди пострадавших женщине, владелице подпорченных чулок, однако и пострадала она больше других; в этом Марданов убедился после того, как она предоставила ему такую возможность, сунув под нос ногу с чулком, - она поднесла ногу прямо к его лицу, благо и задирать ее пришлось не очень высоко, учитывая рост Марданова, и попросила полюбоваться плодами своей работы.
– Простите, пожалуйста, - сказал Марданов.
– Я нечаянно... Она сама... Я не хотел...