В краю лесов
Шрифт:
– Хорошо. Я непременно как-нибудь их посмотрю, - сказала Грейс, вставая.
– Вздор говоришь, смотри сейчас. Тебе надо знать в этом толк. Молодая образованная девушка, вроде тебя, должна кое-что смыслить в денежных делах. Ну как, не приведи бог, останешься вдовой со всеми мужними бумагами на руках - как ты тогда разберешься с капиталом?
– Не надо, папа. Капитал... Это слишком громкое слово.
– Ничего не громкое. У меня, хочешь знать, немалый капитал. Вот видишь пергамент? Это мои дома в Шертон-Аббасе.
– Да, но...
– Она заколебалась, но, взглянув на огонь, тихо закончила: - ...если
– Этому не бывать!
– воскликнул Мелбери, и на сей раз в его голосе прозвучал не минутный порыв, но твердая решимость.
– Вспомни, ты сама говорила, что у миссис Чармонд ты чувствовала себя как дома, когда она тебе показывала всякие красивые вещицы и усадила пить чай в гостиной. Что, разве не правда?
– Правда, - подтвердила Грейс.
– Значит, я верно сказал.
– Видишь ли, так мне показалось в тот день, сейчас я в этом меньше уверена.
– Не-ет, тогда ты все правильно поняла, а сейчас запуталась. Тогда ты душой и телом была еще не с нами, а с образованными людьми, потому ты и повела себя с миссис Чармонд, как равная с равной. А теперь ты к нам притерпелась и забываешь, где твое настоящее место. Так вот, делай, что я тебе говорю, посмотри бумаги и прикинь, какое в один прекрасный день получишь наследство. Сама знаешь, все, что есть, твоим будет, больше мне некому оставлять. Эх, если к твоему образованию да воспитанию прибавить столько бумаг, а может, еще столько же за достойным человеком, вот тогда всякому проходимцу неповадно будет язык распускать.
Грейс подчинилась и стала одну за другой просматривать бумаги, стоившие, как ей сказал отец, больших денег. Целью его было пробудить в ней честолюбие, - утренняя перебранка в лесу оказалась последним доводом против его прежних благих намерений.
Грейс всей душой восставала против того, чтобы на ней сосредоточились тщеславные планы отца, - слишком тяжелым бременем ложились они на нее. Но не сама ли она навлекла на себя эту беду, приобретя не деревенскую внешность и манеры? "Если бы я вернулась домой в затрапезном платье, если бы я говорила, как они, я могла бы этого избежать", - думала она. Но еще больше, чем это двусмысленное положение, ее удручали последствия, которыми оно было чревато.
По настоянию отца ей пришлось просмотреть и приходную книгу, и счета. Среди них, заложенный где-то в конце, ей попался счет за ее одежду, пансион и учение.
– Значит, я тоже обхожусь не дешево? Не дешевле, чем лошади, телеги и фураж?
– спросила она с виноватым видом.
– В это незачем было заглядывать. Мне надо только, чтобы ты знала о моих делах. А что ты стоишь недешево, так в том беды нет. И от тебя выгода будет куда больше.
– Не говори обо мне так!
– взмолилась Грейс.
– Я же не движимость.
– Движимость! Все ученые слова. Да ладно, ладно, я не против, тебе пристало говорить по-ученому, хотя ты мне и перечишь, - добродушно закончил Мелбери, с гордостью оглядывая дочь.
Наступило время ужина, как о том возвестила бабушка Оливер, между прочим, сообщившая:
– А хозяйка-то Хинток-хауса нас покидает. Говорят, завтра поутру отправляется в дальние края на всю зиму. А у меня в горле так и хрипит; разрази меня гром, если мне не хочется побежать за ней следом.
Когда старуха вышла из комнаты, Мелбери с горечью сказал:
– Выходит дело, дружбе вашей конец. Теперь нечего и мечтать, что она тебя повезет с собой, не придется тебе описывать ее путешествия.
Грейс промолчала.
– Что ни говори, - сердито продолжил Мелбери, - а во всем виноват Уинтерборн со своей дурацкой затеей. Так вот, слушай меня - обещай, что не будешь с ним видеться без моего ведома.
– Я и так с ним не вижусь.
– Вот и отлично. А то мне вся эта история совсем не нравится. Обижать я его не хочу, но твое благо мне дороже, так-то. Да сама смекни, разве такой девушке, как ты, воспитанной, деликатной, пристало жить с неотесанным фермером.
Грейс вздохнула; в этом вздохе слышалось одновременно и сочувствие к Джайлсу, и покорность непостижимой воле обстоятельств.
В это самое время за воротами напротив дома Мелбери Тимоти Тенге старший, встретив на дороге Кридла, вел с ним разговор о том же злополучном Уинтерборне.
Справляясь у Кридла, не слышно ли чего новенького, пильщик выражал лицом попеременно то радость в предвкушении новостей, то озабоченность в ожидании неприятностей, которыми эти новости были чреваты.
– Бедняга Марти Саут и так одна, как перст, да еще вот-вот лишится отца. Ведь совсем было оправился старик, а теперь, говорят, опять худо, кожа да кости... А что ты думаешь, сосед Кридл, если старик отправится к праотцам, не навредит ли это твоему хозяину Уинтерборну?
– Что я, пророк израильский, - ответствовал Кридл.
– А если правду сказать, так еще как навредит. Я еще вчера своим худым умишком раскинул, и так прикидывал, и эдак. И я тебе вот что скажу - все дома мистера Уинтерборна висят на волоске; помрет Саут, и все дома без никакого перейдут к ней в ручки, в Хинток-хаус. Я ему говорил, да только все слова на ветер.
ГЛАВА XIII
Кридл говорил правду. Жизнь - хрупкая жизнь одного человека, - законом назначенная отмерять срок аренды, держалась сейчас на волоске, а вместе с ней - будущее Джайлса Уинтерборна. Домишко Саутов, его собственный дом и арендованные еще его отцом полдюжины домов, принадлежавших различным семьям на протяжении последней сотни лет, - все они должны были с кончиной старика слиться в одном обширном владении.
И подумать только, каких-нибудь два месяца тому назад на отца Марти, человека лет пятидесяти пяти, суетливого и беспокойного, никто не обращал внимания, жизнь его была далека от злобы дня, волновавшей соседей, и обещала продлиться еще добрую четверть века.
Утром следующего дня Джайлс Уинтерборн бродил по своему саду, размышляя о горьких превратностях судьбы. Странное чувство не отпускало его: ему казалось, что дорожки сада, грядки с капустой, яблони, дом, винный подвал, давильня, конюшни, флюгер - все бежит от него куда-то прочь, как рисованные картинки в волшебном фонаре. Он давно знал о болезни Джона Саута, но как-то ни разу всерьез не подумал, чем это грозит ему в будущем. Справляться о здоровье больного, когда в дело замешан корыстный интерес, казалось ему еще безжалостнее, чем избегать разговора, поэтому он взял себе за правило обходить домик Марти стороной.