В лабиринтах романа-загадки
Шрифт:
525. Если у художников бывают какие-то особые цветовые периоды, как, например, у Пикассо розовый или голубой, то в то время у мулата был «период Спекторского». — Длившийся с 1925 по 1930 гг., пока писалась одноименная стихотворная повесть. Разрозненные фрагменты этой повести цитируются в «АМВ» далее.
526. Изображая косноязычным мычанием, подобно своему юродствующему инвалиду, гундося подражающему пиле. — Ср. в ст-нии Б. Пастернака «Балашов» из «Сестры моей — жизни»: «Юродствующий инвалид // Пиле, гундося, подражал».
527. Важны
528. Дальше развивался туманный «спекторский» сюжет, сумбурное повествование. — Ср. со сходным упреком-требованием, выдвинутым участником «дружеской пирушки», Н. Тихоновым: «„Спекторский“, идя к синтезу, должен отказаться от лирических отступлений, он изолирует сюжет» (Перекресток. С. 331).
529. Триумф мулата был полный. Я тоже, как и все, был восхищен, хотя меня и тревожило ощущение, что некоторые из этих гениальных строф вторичны. Где-то давным-давно я уже все это читал. Но где? Не может этого быть! И вдруг из глубины памяти всплыли строки <…> Что это: мулат? Нет, это Полонский, из поэмы «Братья» <…> Впрочем, тогда в Мыльниковом переулке об этом как-то не думалось. Все казалось первозданным. Невероятно было представить, что в «Спекторском» мулат безусловно вторичен! — Поэма «Братья» писалась Я. Полонским в 1866–1870 гг. В комментируемом фрагменте у К. идет речь о явлении, которое получило в филологической науке наименование «семантический ореол метра» (подробнее см., например: Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999). Вряд ли нужно специально оговаривать, что «механизм культурной памяти» и «вторичность» — понятия отнюдь не синонимические. Впрочем, во вторичности «Спекторского» упрекнул и Н. Тихонов: «О Пастернаке он <Тихонов. — Коммент.> говорит сложно, и заинтересованно, и враждебно: говорит как глубоко и лично задетый человек. Он признается, что продирался через Пастернака <…> Тихонов добавляет: „В самом деле, за что боролись… „Спекторский“ похож на поэмы Фета. Не на стихи, а именно на поэмы“» (Гинзбург. С. 355). Подробнее о «Спекторском» см., прежде всего: Флейшман Л. С. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003. С. 145–184.
530. Арлекин — маленький, вдохновенный, весь набитый романтическими стихотворными реминисценциями, — орал на всю улицу свои стихи, как бы наряженные в наиболее яркие исторические платья из театральной костюмерной: в камзолы, пудреные парики, ложно-классические тоги, рыцарские доспехи, шутовские кафтаны… — Ср. в мемуарах А. И. Цветаевой: «Как забыть невысокую легкую фигуру Павлика — на эстраде, в позе почти полета, читающего стихи! Как забыть его пламенные интонации, его манеру чтения стихов <…> цветут над залом имена Робеспьера, Марата с их зловещей и грозной судьбой — и так уже переехал Павлик в тот век, что уж будто не в России мы, а во Франции» (Цветаева А. И. Воспоминания о Павлике Антокольском // Воспоминания о П. Антокольском. Сборник. М., 1987. С. 36). Куда злее и ближе к К. о манере Антокольского держаться на людях писал К. И. Чуковский: «Антокольский с мнимой энергией прокричал свой безнадежно пустопорожний доклад, так и начал с крика, словно возражая кому-то, предлагая публике протухшую, казенную концепцию» (Чуковский. С. 233).
531. Мулат простился с нами и вошел в подъезд, а потом по лестнице в свою, разгороженную фанерой квартиру «…Как образ входит в образ и как предмет сечет предмет…» —
532. А отражение солнца било как прожектор из купола храма Христа Спасителя в немытые, запущенные окна его квартиры, где его ждали жена и маленький сын. — Б. Пастернак, вместе с первой женой, Евгенией Владимировной Пастернак (урожд. Лурье, 1899–1965) и сыном Женей (р. в 1923 г.) проживал тогда по адресу: Волхонка, 14 кв. 9, на втором этаже не существующего ныне особняка на месте Музея частных коллекций. Здесь Борис Леонидович со своими родителями, сестрами и братом жил с 1911 г. В самом начале 1920-х гг. квартиру уплотнили, а после отъезда родителей в 1921 г. за границу — еще больше. Ко времени женитьбы Бориса Леонидовича на Евгении Владимировне в распоряжении молодой семьи была только одна комната — бывшая мастерская отца.
533. Пожалуй, я еще могу рассказать, как однажды я вез к себе в Мыльников переулок два кожаных кресла, купленных мною на аукционе, помещавшемся в бывшей церкви в Пименовском переулке. — Имеется в виду церковь Св. Пимена в Старых Воротниках (Старопименовский переулок). Храм был выстроен в 1682 г., в XIX в. перестраивался. Церковь закрыли в 1923 г., и в ней был устроен комиссионный магазин. Проводились распродажи. В 1932 г. «Старый Пимен» снесли.
534. …два молодых человека <К. и Багрицкий>, заложив ногу на ногу и покуривая папиросы, едут, сидя в кожаных креслах, посреди многолюдной столицы, едут мимо Цветного бульвара, мимо памятника Достоевскому, мимо Трубного рынка. — В XIX — начале XX вв. Трубный рынок («Труба») славился продажей певчих птиц и других домашних животных — тут сложился «птичий рынок». Он был упразднен в 1924 г. и на какое-то время переместился на Миусы.
535. Именно во время этой поездки в креслах я впервые услышал «Думу про Опанаса». — Поэму Э. Багрицкого 1926 г.
536. …и «Стихи о соловье и поэте». — Э. Багрицкого (1925 г.).
537. Забыл сказать, что у птицелова всю жизнь была страсть сначала к птицам, а потом к рыбкам. — Любовь Э. Багрицкого к рыбам и птицам — наиболее часто встречающаяся подробность из мемуаров о поэте. Специально об этом см.: Тарловский М. Багрицкий и животный мир // Багрицкий 1973. См. также эпиграмму А. Архангельского на Багрицкого: «Романтики оплот, // Биологизма бард, // Почетный рыбовод // И птичник — Эдуард».
538. Вот что он мне тогда прочел: «Весеннее солнце дробится в глазах <…> Греми же в зеленых кусках коленкора, как я громыхаю в газетных листах!» — С перестановками строк и неточностями цитируются «Стихи о соловье и поэте» Э. Багрицкого.
539. …В Мыльниковом же переулке ключик впервые читал свою новую книгу «Зависть». Ожидался главный редактор) одного из лучших толстых журналов. — Федор Федорович Раскольников (наст. фамилия Ильин, 1892–1939, репрессирован), с 1924 г. ставший одним из редакторов журнала «Красная новь», хороший знакомый К. и Ю. Олеши.
540. — Ты напрасно решил ехать вместе со мной, — говорил ключик с раздражением. — Двадцать третий номер никогда не придет. Я это тебе предсказываю. Трамваи меня ненавидят. — Аллюзия на знаменитый фрагмент «Зависти» Ю. Олеши: «Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне ножку. Какой-то лакированный угол однажды буквально укусил меня» и т. д. См. в той же «Зависти»: «— Я ничего не понимаю в механике, — молвил Кавалеров, — я боюсь машин» (Олеша 1956. С. 26, 101).