В лабиринтах романа-загадки
Шрифт:
481. Он изобразил осенние груши на лотке; у них от тумана слезились носики и тому подобное. — Приводим полный текст этого ст-ния по автографу из собрания Н. А. Богомолова:
В ФРУКТОВОЙ ЛАВКЕ Как холодно розовым грушам! Уж щеки в узорах румянца. Прильнувши к витрине послушно, Их носики жалко слезятся. Октябрь злой сыростью дышит, А у груш тончайшая кожа И было б, бесспорно, не лишним Им сшить из сукна, предположим, Хоть маленький482. Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности <…> Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац. — Отсылка к той сцене из «Двенадцати стульев», где изображено жилище молодоженов Коли и Лизы: «В комнате из мебели был только матрац в красную полоску» (Двенадцать стульев. С. 189). К. неточно излагает обстоятельства гибели Фиолетова. Как и брат, он служил в одесском уголовном розыске. В заметке, опубликованной в № газеты «Одесская почта» от 28(15).11.1918 г., сообщалось: «Около 4 часов дня инспектор уголовно-розыскного отделения, студент 4 курса Шор в сопровождении агента Войцеховского находились по делам службы на „Толкучке“, куда они были направлены для выслеживания опасного преступника». «Следом за ними, — рассказывал Осип Шор, — туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его» (Рассказ О. Шора цит. по заметке: Александров Р., Голубовский Е. Поэт Анатолий Фиолетов // Альманах библиофила. Вып. IX. М., 1980. С. 238). См. также в газете «Южная мысль» от 25(12).12.1918 г.: «…состоится вечер поэтов памяти Анатолия Фиолетова. В вечере примут участие Л. П. Гроссман, Ал. Соколовский, Ю. Олеша, Э. Багрицкий, В. Инбер, А. Адалис, И. Бобович, С. Кесельман, В. Катаев».
483. Я не был на его похоронах, по ключик рассказывал мне, как молодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшая на эстраде нашей «Зеленой лампы». — Подробнее об этом кружке одесских поэтов, возникшем в 1918 г., см., например, в мемуарах П. Ершова (Зеленая лампа). Здесь же набросан выразительный портрет К. того времени: «Катаев все еще ходил в военных рейтузах и френче, весело щурил монгольские глаза, походя острил и сыпал экспромтами. Всегда шумливый, категоричный, приподнятый, он любил читать свои стихи, тоже приподнятые, патетические. И когда начинал читать, глаза его расширялись, голос звучал сочно и глубоко» (Зеленая лампа. С. 3). Приведем также шуточное ст-ние, сохранившееся в альбоме Ю. Олеши, составленном А. Е. Крученых. Автором этого ст-ния, по предположению Олеши, был Лев Славин (РО ГЛМ. Ф.139. Оп. 1. Д. 20. Л. 5.):
(ПОЭТИЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО) ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА Небритый, хмурый, шепелявый Скрипит Олеша лилипут. Там в будущем — сиянье славы И злая проза жизни — тут. За ним, кривя зловеще губы, Рыча, как пьяный леопард, Встает надменный и беззубый Поэт Багрицкий Эдуард. Его поэма — совершенство. Он не марает даром лист, И телеграфное агентство Ведет, как истинный артист. Но вот, ввергая в жуткий трепет, Влетает бешеный поэт — Катаев — и с разбега лепит Рассказ, поэму и сонет.484. …как царица с двумя золотыми обручами на голове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи: «…Радикальное средство от скуки — изящный мотор-ландоле. Я люблю ваши смуглые руки на эмалевом белом руле…» …теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильном холме и, задыхаясь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала и запихивала в рот могильную землю <…>
— Ничего более ужасного, — говорил ключик, — в жизни своей я не видел, чем это распростертое тело молодой женщины, которая ела могильную землю, и она текла из ее накрашенного рта. — Воспроизводится ситуация песни А. Вертинского «То, что я должен сказать». Речь идет о Зинаиде Константиновне Шишовой (Брухновой, 1898–1977), авторе стихотворного сборника «Пенаты» (Одесса, 1918). В своих мемуарах поэтесса упоминает о «золотом обруче, который» она «купила на последние деньги» (Шишова З. К. // О Багрицком 1973. С. 61). Приводим полный текст ст-ния З. Шишовой, цитируемого К. (по альбому Г. И. Долинова; ОР РНБ. Ф. 260. Ед. хр. 2. Л. 10):
SPLEEN Радикальное средство от скуки Ваш мотор — небольшой landanlet… Я люблю Ваши смуглые руки на эмалевом белом руле. Ваших губ утомленные складки И узоры спокойных ресниц… — Ах, скажите, ну разве не сладко Быть, как мы, быть похожим на птиц. Я от шляпы из старого фетра Отколю мой застенчивый газ… Как-то душно от солнца, от ветра И от ваших настойчивых глаз. Ваши узкие смуглые руки, Профиль Ваш, отраженный в стекле… — Радикальное средство от скуки Ваш мотор — небольшой landanlet.Процитируем также несколько фрагментов из неопубликованной «Автобиографии» З. Шишовой (РО ГЛМ. Ф. 349. Оп. 1. Д. 1152. Л. 2, Л. 3, Л. 6–8.): «В 8-ой аудитории Юридического факультета зародился первый Одесский Союз Поэтов. Там я впервые выступила с чтением стихов. Там я познакомилась, а впоследствии сдружилась с Багрицким, Олешей, Катаевым и Адалис <…> Освободившиеся от влияния „ахматовщины“, „гумилевщины“, „северянинщины“, мы назвали свой кружок „Зеленая лампа“. Если вспомнить, что враги наши сгруппировались вокруг о<бщест>ва „Бронзовый гонг“ — станет понятным, представителями каких враждующих литературных течений мы были <…> В 1934 г. я умирала от белокровия <…> Катаеву написали об этом в Москву. Мы не виделись много лет, но в молодости товарищи находили у меня кое-какие способности. Катаев выслал мне деньги на поездку в Москву. Я оставила сына у родственников и поехала. После очень трудной и горькой жизни я впервые попала в человеческие условия. Катаев устроил меня в санаторий, на несколько месяцев снял для меня комнату. От белокровия моего не осталось и следа. Даже беспокойство о сыне не мешало мне быть счастливой. И вдруг в один прекрасный день Катаев потребовал, чтобы я занялась литературой. Был к этому и очень удобный случай, готовился к выходу альманах памяти Багрицкого. Катаев предложил мне написать воспоминания о Багрицком. Я пятнадцать лет ничего не писала и была уверена, что никогда не смогу писать.
— Каждая „дамочка“ имеет право писать воспоминания. Это необязательно должно быть высоким произведением искусства, — убеждал меня Катаев. Я робко протестовала. В глубине души я была убеждена, что опозорюсь <…>.
История о том, как Катаев буквально вытолкнул меня в литературу, заслуживает того, чтобы об этом рассказать подробно:
В ту пору я жила на Бронной и ежедневно завтракала, обедала и ужинала у Катаева на Тверской. Перед тем, как придти, я обычно звонила ему по телефону. Какой же был мой ужас, когда, позвонив однажды ему, я вдруг услышала:
— Приходи, но только после того, как напишешь статью о Багрицком.
— Я не могу, — протестовала я, — т. е. я могу, но я должна обдумать.
— Ну так обдумай! — был неумолимый ответ.
Я решилась на хитрость. Я знала, что после завтрака Катаев обычно уходит из дому. Я переждала и позвонила Любе, катаевской домработнице.
— Любочка, — говорит Зинаида Константиновна. — Я сейчас приду завтракать, там у вас осталось что-нибудь?
— Зина Константиновна, — ответила Люба смущенно, — для вас все оставлено, но Валентин Петрович сказал, чтобы не давать, пока вы не принесете какую-то рукопись.
Тогда я засела и за три часа написала статью о Багрицком».
485. Но что же в это время делал брат убитого поэта Остап? <…>
Он узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру. — То есть в квартиру (жарг.).
486. Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат. — То есть беспримесный, дистиллированный спирт.