В лабиринтах смертельного риска
Шрифт:
Перекресток обследован — дорога как дорога. Возвращаюсь в село. Докладываю обстановку командиру, тому, что в кожаном реглане.
— Товарищ Сады ков все уже выяснил и доложил, — обрывает меня командир, и я вижу чуть в стороне своего напарника-узбека, молчаливо смотрящего на меня и как будто улыбающегося мне одними глазами. — В следующий раз не запаздывать! По машинам!
Одним махом минуем перекресток: впереди всадники, за ними машины. Проехали около четырех километров. Останавливаемся в лесопосадке.
— Теперь вместе с политруком разведаете местечко Шахты, — приказывает командир.
—
— Действуйте! А ты, — командир кивает узбеку, — обследуешь вот это местечко. — И он карманным фонарем осветил карту. — Вот смотри…
И я снова в пути. Рядом — незнакомый политрук, пожилой, ему лет под сорок. Он в военной форме. На правом рукаве темнеет нашитая звездочка, рука крепко сжимает «ТТ». Обращаюсь к нему:
— Товарищ политрук…
— Называй меня просто Вася.
Мне как-то неловко. К такому обращению с командирами я не привык, но мне нужно кое-что выяснить, узнать, что это за соединение, к которому я прибился, и поэтому спрашиваю:
— А что это за часть?
— Остатки штаба двести двадцать четвертой стрелковой дивизия, двадцать пять верховых, пять машин с бойцами и ранеными, одна машина с личными вещами и одна с продовольствием. Вот и весь наш «гарнизон».
Идем через картофельное поле на краю местечка Шахты. Ноги путаются в ботве. Продвигаемся медленно, стараемся не шуметь. Подбираемся к ограде — толстые железные прутья уткнулись в небо острыми копьями.
— Полезу! А ты лежи и жди.
Василий быстро перелезает через ограду и скрывается за домами. Лежу в траве. Слева доносится шум. Отползаю в кукурузу. Вдоль ограды с внешней стороны тарахтит немецкая танкетка. Смотрю ей вслед. Время тянется томительно медленно. Наконец политрук возвращается обратно. Вижу, как он карабкается на ограду, и — о, ужас! — одно неосторожное движение — и острые копья пронзают его штанину. В свете луны на двухметровой высоте над гранитной основой ограды его фигура отчетливо видна. Только собирался вскочить и помочь, как где-то опять поблизости затарахтела танкетка, и в то мгновение, когда мне показалось, что политрук вот-вот спрыгнет на землю, он безжизненно повисает на железной ограде, прошитый пулеметной очередью…
Слышу за лесопосадкой глухой шум моторов. «Наши!» — мелькнуло в сознании.
Медлить нельзя. Пулей, через кусты, бегу обратно, вылетаю на дорогу. Вижу, как последняя машина уже набирает скорость. Мчусь что есть сил за нею и в резком рывке хватаюсь за борт. Пехотинцы подтягивают меня в кузов, посреди которого лежит запасное колесо. Машину сильно тряхнуло на ухабе, и я, высоко подлетев, плюхаюсь на этот жесткий круг.
— Запалы! — кричит кто-то.
Оказывается, я грохнулся на ящик с запалами, лежащий в центре колеса. Вскакиваю как ошпаренный. Бойцы мгновенно выбрасывают злополучное колесо вместе с ящиком из машины. Запалы зло шипят и уже в воздухе начинают взрываться, выбрасывая фейерверк искр и огня. В этом неестественно-ослепительном свете я вдруг в последний раз вижу мертвого политрука Василия, повисшего на железной ограде…
Останавливаемся возле молодого березняка. Бегу к головной машине, докладываю о гибели политрука, о разведке. Командир слушает. Когда я упоминаю о танкетке, он перебивает меня:
— Знаю! Знаю! Я выслал конную разведку, она и обнаружила немцев. Пришлось уйти, не дожидаясь вас.
Ночь провели в березняке, замаскировавшись. Наутро вызывают к командиру.
— Садись, дело есть, — говорит он, разглядывая разложенную на траве карту. — Сначала узнай, где можно раздобыть воду для лошадей, а затем разведай дорогу до местечка Зеленая. Будем пробиваться. Здесь километров десять, не больше, там должны быть наши. Изучи и запомни дороги, чтобы ночью без задержки добраться до Зеленой. На все тебе сутки. Завтра к вечеру будь на месте. Завтракал?
— Нет.
— Иди подкрепись. «ТТ» с собой не брать, оставишь у меня. Действуй!
Мимо березняка проехали три мотоциклиста. Кто-то из наших срезал их из трофейного автомата, затем и мотоциклы, и трупы фашистов затащили в березняк.
Добродушный грузин — штабной повар — угостил меня медом, копченой колбасой, дал на дорогу махорки, и я отправился выполнять задание.
Вода отыскалась быстро. Вернулся и доложил, что скоро ее привезет один старик. И правда, пока я готовился к дальнему пути, показалась старая кляча, запряженная в бричку, на которой громоздилась большая пожарная бочка с двумя красными ведрами. Командир поблагодарил старика.
Опять в пути. Разведка прошла удачно: к вечеру следующего дня доложил обстановку, и той же ночью решено было двигаться по разведанному пути. Я пошел отдыхать и, растянувшись на траве под густыми кронами деревьев, сразу заснул. С наступлением сумерек проснулся и первое, что увидел, был пистолет, который чистил мужчина с двумя кубиками в голубых петлицах. Над нами шумели молодые березы.
— Слушай, разведчик! — обратился ко мне незнакомый командир. — Давай-ка махнем через Днепр. Вдвоем проскочим. — В сумерках я едва различил усталое лицо этого пожилого человека. — А то ведь с этим хвостом, — он кивнул головой в сторону машин, — пропащее дело… А? Как смотришь?
— Был я за Днепром. Там всюду немцы. На Полтавщине с трудом выбрался из котла.
— Так фашисты уж, наверное, к Москве поперли. На нашем пути будут только их третьи эшелоны. Проскочим. Нам надо скорее уйти в леса. А здесь в степи каждый суслик на виду. Ну как, пойдешь?
— Не могу, — ответил я. — Что ж я этих людей брошу?
— Брось ерундить! Так не проскочим, где-нибудь да напоремся. Да и разброд у нас, каждый в свою сторону гнет. Начальника-то нет, а этот, в реглане… тоже мне хренов стратег! Никто подчиняться ему не хочет. Командир конного взвода разругался с ним начисто. Я тоже решил действовать самостоятельно. Вот и тебе предлагаю, за компанию…
Я наотрез отказался.
— Ну, как знаешь. Не настаиваю. Только тому, в реглане, не трепи. Ясно? Ночью уйду один. — И он быстро вскочил с земли, сунул пистолет в кобуру, хлопнул по ней ладонью, расправил на мускулистом торсе гимнастерку.
Через мгновение он исчез. Сумрак наступающей ночи поглотил его, а хруст веток под удаляющимися шагами заглушило резкое тарахтенье. В двадцати метрах от березняка по дороге замигали фары немецких мотоциклов.