В лагере Робинзонов
Шрифт:
Удивительно, конечно, но природа и не такие чудеса творит. Нам дядя Кадыр рассказывал как-то про красноярские Столбы. Это камни такие, высокие, выше двадцатиэтажного дома. А потом он нам диафильм показал. Ну и Столбы! Один на голову старика похож. Он так и называется «Дед». А другой будто веер из перьев. Много там разных удивительных камней. Когда смотришь на них, кажется, что их нарочно скульпторы делали. А сделали их вода, ветер, солнце и время.
А тут солнца нет, ветра тоже, наверное, не бывает, а времени и воды сколько
Я попробовал поднять это «ружье». Тяжелое. Но все-таки я его поднял и стукнул «прикладом» о камень. И вдруг «приклад» отвалился. Камень стал полегче. Я размахнулся и стукнул им по каменной стенке. И тут случилось чудо: каменная корка рассыпалась на множество кусков, под нею оказался винтовочный затвор, ржавая магазинная коробка, часть ствола. Я опять размахнулся, и снова посыпались камни, а в руках у меня оказался винтовочный ствол с прицельной рамкой, с мушкой на конце. Настоящий винтовочный ствол!
У меня закружилась голова, и я, опираясь на ствол, пошел к Хамиту.
— Хамит! Хамит, открой глаза, посмотри, что я нашел. Это же винтовка. Понимаешь, винтовка! Значит, здесь были люди. Разбойники или партизаны. Были и ушли. Значит, и мы уйдем. Понимаешь, Хамит? Уйдем! Только соберись с силами, слышишь, Хамит!
Я склонился над ним, обхватил его за плечи. Но вместо того, чтобы поднять друга, я сам хлопнулся рядом с ним. Голод и усталость одолели меня.
9.
— Проснулся, проснулся. Слышишь, мама, он шевельнул рукой...
Голос Фариды. Ни у кого больше нег такого голоса. Но почему она здесь, в нашем подземелье? И кто это проснулся? Может Хамит проснулся?
Я пошарил руками справа, слева... За время наших блужданий я уже научился на ощупь узнавать, что под рукой.
Нет, это не камень... и не пыль... Да это же подушка! Самая настоящая подушка. И одеяло на мне. Откуда здесь постель?
И вдруг мамин голос:
— Сыночек, сыночек, очнулся, родненький!
Я открыл глаза. Но по-прежнему непроницаемая темнота окружает меня и мешает увидеть мамино лицо. Значит, мы все-таки в подземелье. И мама пришла сюда. Нашла нас здесь в темноте. И Фариду привела. Вот что значит мама! Я протянул руки, нащупал мамину голову, нащупал лицо. Оно было мокрым от слез.
— Мамочка, мама,— говорю я.— Ну не плачь, слышишь, мама, не плачь. Мы скоро выйдем отсюда.
— Вышли, сыночек, вышли, давно уже вышли.
Мама поднимает мою голову вместе с подушкой и прижимает к груди. От мамы пахнет свежим хлебом, парным молоком и укропом.
И тут я почувствовал такой голод, какого никогда еще не испытывал. Даже там, в пещере, когда мы делили хлеб, я не был так голоден.
— Мам, я есть хочу, умираю есть хочу!
— Сейчас, сыночек, горячего бульона дам тебе.
— И хлеба, и молока, и яблок.
— Нельзя
Это уже Фарида сказала. Значит, и она здесь. Но почему же я их не вижу? Может быть, ночь сейчас?
— Фарида,— сказал я,— зажгите вы свет.
— Зачем нам свет, дурачок. Солнце и так светит вовсю. Это у тебя глаза завязаны.
— Ну, так развяжи.
— Сейчас. Это мама придумала. Боялась, что ослепнешь от яркого света. Ты же целую неделю не видел солнца.
— Неделю?
— Да. Мы тут сами чуть не ослепли от слез. Искали вас всей деревней.
— А Хамит?
— Хамит в больнице. У него воспаление легких.
Я было приподнялся в постели, но Фарида тут же уложила меня.
— Лежи, лежи,— сказала она.— Нельзя тебе вставать. Рано, понимаешь?
— А он поправится?
— Конечно. Доктор говорит, что раз попал к ним, значит вылечат.
Тут мама принесла мне горячий бульон. Я выпил целую чашку и вдруг такую усталость почувствовал во всем теле, как будто опять пришлось разбирать тот завал. Я опустил голову на подушку. Фарида ушла. Мама сказала:
— Спи, сынок, спи.
Но я не спал. В полудремоте я вспоминал последние часы нашей жизни там, в подземелье. Вспоминал и не мог вспомнить. Только отдельные картинки, отдельные кусочки этой невеселой жизни возникали в памяти и снова угасали.
Вспомнилось, как мы остались совсем без света. Сначала один фонарик погас, потом второй. Я дотащил Хамита туда, где нашел винтовку. Если бы не веревка, я бы не сумел этого сделать. В темноте, на ощупь я связал из веревки петлю и волоком тащил за собой.
Я уложил Хамита около стены, а сам, опираясь на ствол винтовки, побрел дальше.
Помню, как я увидел свет. Не свет даже, а отсвет на стене. Я шел как слепой, ощупывая дорогу, спотыкаясь на каждом шагу. По-моему, я и не смотрел никуда. И вдруг впереди увидел какое-то серое пятно. Сначала я думал, что мне просто показалось. Я закрыл глаза, опять открыл. Пятно по-прежнему серело впереди. Хотелось верить, что это откуда-то с воли пробивается настоящий дневной свет. И я пошел прямо на это пятно. А когда дошел, тут только и понял, что нужно идти в обратную сторону. Сюда через узкую щель пробивались лучи. Свет падал на каменную стенку, и она чуть-чуть светилась в темноте.
Я думал, что никогда не дойду до той щели. А когда пришлось взбираться по глиняному откосу, мне показалось, что вот сейчас я умру от усталости здесь, в двух шагах от выхода.
Наконец я добрался до щели, прислушался. Где-то внизу совсем недалеко прогрохотала машина. Я зажмурился, чтобы свет не бил в глаза, и стал увеличивать щель. Руками, ногами, винтовочным стволом я расшатывал и отпихивал в стороны куски глины, камни. Помню, как они с шумом скатывались вниз.
А вот о том, что было дальше, сколько ни старался, я так и не вспомнил...