В лесах (Книга 2, часть 3)
Шрифт:
У иного ветер в голове,- ради женской красоты и себя и дело забудет... А иной нравом не годится: либо высокоумен и спесив не в меру, либо крут и на язык невоздержан... Правду аль нет говорю, Василий Борисыч?
– Ох, искушение!
– молвил он.- Не смущайте вы меня, матушка... Неужто и в самом деле свет клином сошелся, неужто во всех наших обществах только и есть один я пригодный человек? Найдется, матушка, много лучше меня.
– Да где они, где?- с жаром возразила Манефа.- Укажи, назови хоть одного. Нынче, друг мой Василий Борисыч, ревностных-то по бозе людей мало - шатость по народу пошла... Не богу, мамоне всяк больше служит, не о душе, о кармане
Не отвечал Василий Борисыч на Манефины речи. А она, помолчав, продолжала:
– И что ты станешь делать у Патапа? Промысла на Горах, говорит он, хочу разводить... А какие промысла - сам не знает. Нравом-то он у нас больно упрям, заберет что в голову, дубиной не вышибешь. И что ему больше перечить, то хуже. Вот так и теперь... Вздумал что-то несодеянное да, не обсудивши дела, ну людей смущать, от божьего дела их отвлекать... Я, Василий Борисыч, от мира хоша и отреклась, но близких по плоти, грешница, не забываю. Потому, о пользах брата радеючи, всякого успеха ему желаю и завсегда о том бога молю... А ежели он ради житейских стяжаний вздумал теперь нужных церкви людей к себе переманивать, тут я ему не споспешница и не молитвенница... Потому и советую тебе и богом тебя прошу: не прельщайся ты его словами, не ломай совести пребудь верен делу, тебе данному, не променяй церкви божией на Патапа... О душе подумай, Василий Борисыч, о вечном спасении.
– Все это, матушка, я очень хорошо и сам могу понимать,- сказал Василий Борисыч.- Чего лучше того, как господу служить? Но ведь я, матушка, высоко о себе не полагаю и никак не могу вменить в правду ваших обо мне слов, будто я церкви уж так надобен, что без меня и обойтись нельзя... Это вы только по своей доброте говорите... А Патапа Максимыча оскорбить мне тоже нежелательно, хоть и он обо мне тоже уж больно высоко задумал, чего я и не стою... А по душе признаться, откровенно вам доложить, матушка, и боязно мне огорчать-то его... Не оставит он втуне, если поперек его воли пойдешь, а я человек маленький, к тому же несмелый, меня обидеть не то что Патап Максимыч, всякий может.
– Нечего тебе бояться,- возразила Манефа.- Сегодня здесь, завтра уехал. Где он тебя возьмет?
– Э, матушка!
– молвил Василий Борисыч.- У Патапа Максимыча рука долга, на дне моря достанет.
– Да ведь ты не беззаступен!
– сказала Манефа.- Гусевы, Мартыновы, Досужевы в обиду не дадут.
– Не дадут!
– горько улыбнувшись, молвил Василий Борисыч.- Мало вы знаете их, матушка, московских-то наших тузов!.. Как мы с Жигаревым из Белой-то Криницы приехали, что они тогда?.. Какую заступу оказали?.. Век того не забуду...
– А что такое?
– спросила Манефа.
– Да вот что,- начал свой рассказ Василий Борисыч.- В самое то время, как мы ездили за границу, проживал в Москве Белокриницкого монастыря настоятель отец архимандрит Геронтий. За сбором в Россию был послан, деньги на построенье соборного храма, утварь всякую церковную, облаченья, иконы древние собирал от христолюбцев для митрополии... Проведали о нем, и велено было взять его, как только из Москвы со всем своим сбором выедет... А мы едем себе обратно, ничего не ведаем и совершенно спокойны... В Туле узнали, что Геронтий под караулом, а по Москве строгие розыски идут насчет переписки с митрополией... Слышим, старообрядцы все в тревоге... Мы, конечно, испугались, думали не ехать в Москву, а наперед написать да спроситься, что делать... Послали
"Делайте, что хотите,- мы вас никуда не посылали, знать вас не знаем, ведать не ведаем". Вот оно каково, матушка!.. Подумали мы, подумали - что делать, что предпринять?.. И положились во всем на божию волю: что будет, то и будь,- поехали. А подъезжая, в сторону взяли на Кожухово и, не заехавши в Москву, прямо на Рогожское. Сдали миро и другую святыню, что привезли, да в город. К тому придем, к другому, кто нас посылал-то, а они сторонятся, ровно чуму мы с собой завезли. Нашли, говорят, время, когда воротиться! До вас ли теперь. Не смейте, говорят, и к домам нашим близко подходить, мы вас никогда не знали и никуда не посылали! Так вот они каковы, заступники-то!.. Вот какова надежда на них, матушка!..
Негодованье разлилось по лицу Манефы. Молчала она. Нечего было сказать на слова Василья Борисыча. Он продолжал:
– Когда мирно да тихо, когда от правительства ослаба - высоко тогда они мостятся, рукой не достать, глазом не вскинуть: "Мы-ста да мы-ста!.." Мы обчество!.. Первостатейные!.. А чуть понахмурилось - совсем иные станут: подберут брызжи, подожмут хвосты и глядят, что волк на псарне... и тогда у них только о самих себе забота - их бы только чем не тронули, о другом и заботы нет; все тони, все гори,- пальцем не двинут...
Эх, матушка, мало вы их знаете!.. Петр апостол трижды от Христа отрекся, а наши-то столпы, наши-то адаманты благочестия раз по тридцати на дню от веры во время невзгод отрекаются... Да и не токмо во время невзгод, завсегда то же делают... Знакомство с господами имеют, жизнь проводят по-ихнему. Спросят господа: "Зачем-де вы, люди разумные, в старой своей вере пребываете?" Отречься нельзя; всяк знает, чего держатся, что ж они делают?.. Смеются над древлим-то благочестием, глупостью да бабьими враками его обзывают. "Мы-де потому старой веры держимся, что это нашим торговым делам полезно..." А другой и то молвит: "Давно бы-де оставил я эти глупости, да нельзя, покаместь старики живы - дяди там какие али тетки. Наследства-де могут лишить..." Вот как они поговаривают... А ведь это, матушка, сторицею хуже, чем Петровски Христа отречься страха ради иудейска...
– Неужто вправду ты говоришь, Василий Борисыч?- взволнованным голосом спросила Манефа.
– Как перед богом, матушка,- ответил он.- Что мне? Из-за чего мне клепать на них?.. Мне бы хвалить да защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка, я по всей откровенности - душа моя перед вами, как перед богом, раскрыта. Потому вижу я в вас великую по вере ревность и многие добродетели... Мало теперь, матушка, людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия... Вы уж простите меня Христа ради, что я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
– О господи долготерпеливый и многомилостивый!
– вздохнула Манефа.
– Вы думаете, матушка, что, устроя церковные эти дела, вот хоть насчет архиерейства, что ли, или насчет другого чего, из ревности по вере они так поступают?
– продолжал Василий Борисыч - Нисколько, матушка, о том они не думают... Большие деньги изводят, много на себя хлопот принимают из одного только славолюбия, из-за одной суетной тщетной славы. Чтобы, значит, перед людьми повыситься... Не вера им дорога, а хвала и почести. Из-за них только и ревнуют... Ваше же слово молвлю: мамоне служат, златому тельцу поклоняются... Про них и в писании сказано: "Бог их - чрево".