В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
– Никак, матушка, в свахи пошла?
– засмеялся Самоквасов.
– В каки идешь? В жениховы, в погуби-красу али в пуховые? (На больших, богатых свадьбах бывают три свахи: "женихова" - которая сватает; "погуби-красу", она же "расчеши-косу", иначе "невестина" - что находится при невесте во время свадебных обрядов и расчесывает косу после венчанья; "пуховая", или "постельная",- которая отводит молодых на брачную постель, а поутру убирает ее.).
– К слову пришлось, сударь ты мой, ПетрСтепаныч, к слову пришлось, потому и сказала,- умильно проговорила мать Таисея.- А в заправские свахи как чернице идти?.. Только вас почитаючи и вашего дядюшку Тимофея Гордеича, наших великих благодетелей, я по глупому своему разуму так
– Не в примету мне что-то она,- небрежно молвил Самоквасов и неправду сказал.
В часовне всю службу издали на нее зарился и после того не раз взглядывал на красавицу. Думал даже: "Не Фленушке чета, сортом повыше!" Но не заговори про Дуню мать Таисея, так бы это мимо мыслей его и пролетело, но теперь вздумалось ему хорошенько рассмотреть посуленную игуменьей невесту, а если выпадет случай, так попытать у ней ума-разума да приглядеться, какова повадка у красавицы.
– А как же насчет читалки-то?
– спросил Петр Степаныч, желая свести Таисею на иной разговор.
– Дело слажено,- ответила мать Таисея.- Готова, сударь мой, готова, седни же отправляется. Так матушка Манефа решила... На отправку деньжонок бы надо, Петр Степаныч. Покучиться хоть у ней же, у матушки Манефы. Она завсегда при деньгах, а мы, убогие, на Тихвинскую-то больно поиздержались.
– Сколько надо?
– спросил Самоквасов, раскрывая бумажник.
– Да рубликов бы десятка полтора али два, а если милость будет, так и побольше. Надо справить девицу по-хорошему. Каков дом, такова и обрядня (Обрядня - женское хозяйство, женский обиход - платье, белье и пр., также все до стряпни относящееся. ), а она вишь в какой дом-от поступает,- прищурясь и с сладкой улыбкой глядя на туго набитый бумажник Петра Степаныча, говорила мать Таисея. Так блудливый, балованный кот смотрит на лакомый, запретный кус, с мягким мурлыканьем ходя тихонько вокруг и щуря чуть видные глазки.
– Извольте получать,- сказал Самоквасов, положив на стол три красненьких и пододвинув их рукой к игуменье.
Быстро с места поднявшись и деньги приняв, отвесила низкий-пренизкий поклон мать Таисея.
– Благодарим покорно, родимый ты мой Петр Степаныч,- заговорила она сладеньким голосом.- Благодарим покорно за ваше неоставление. Дай вам, господи, доброго здравия и души спасения. Вовеки не забудем вашей любви, завсегда пребудем вашими перед господом молитвенницами.
– Сегодня пошлете девицу-то?
– спросил Петр Степаныч.
– Сегодня ж отправим,- ответила мать Таисея.- Я уж обо всем переговорила с матушкой Манефой. Маленько жар свалит, мы ее и отправим. Завтра поутру сядет на пароход, а послезавтра и в Казани будет. Письмо еще надо вот приготовить и все, что нужно ей на дорогу. Больно спешно уж отправляем-то ее. Уж так спешно, так спешно, что не знаю, как и управимся...
– Кого отправляете?
– спросил Самоквасов.
– А Устинью Московку, коли знаете у Манефиных,- отвечала мать Таисея.Хорошая девица, искусная, завсегда в хороших домах живала, всякие порядки может наблюдать. Годов никак с пять в Москве у купцов выжила, оченно довольны ею оставались. Худую к таким благодетелям, как вы, не пошлем, знаем, какую девицу к каким людям послать. И держит вокруг себя чистенько, и в беседе когда случится речистая, а насчет рукоделья ее тоже взять. А уж насчет псалтыря нечего и говорить - мало бывает таких читалок. Останетесь довольны, заверяю вас, Петр Степаныч, что останетесь довольны... Так и дяденьке отпишите: хорошую, мол, девицу мать Таисея в читалки к нам посылает.
– Бойка никак она?
– заметил Самоквасов.
– Бойка, сударь, точно что бойка, потому что молода, не упрыгалась. Оттого и бойконька,- сказала мать Таисея.
– Это уж завсегда так, до чего ни доведись... Возьми хоть телушку молоденькую - и та не постоит на месте, все бы ей прыгать да скакать, хвост подымя. А оттого, что молода!.. Так и человека взять, сударь ты мой, Петр Степаныч, молодость-то ведь на крыльях, старость только на печи!.. О-хо-хо-хо-хо!.. А вам бы на счет Устиньи, батюшка, не сумлеваться - отведет свое дело, как следует... Потому девушка строгая, ни до какого баловства еще не доходила, никаким мотыжничеством не занималась, а насчет каких глупостей ни-ни. А молода, так это не беда - молодая-то сносливей да работнее. Старую послать не хитрое б дело, нашлось бы таких и в нашей обители, не стала б я чужим кланяться, да вам-то несподручно было бы с ней. Старому человеку надобен покой, потому что стары-то кости болят, ноют, а в старой крови и сугреву нет. Где старухе годову свечу выстоять. На всяку работу, каку ни возьми, Петр Степаныч, кто помоложе, тот рублем подороже. Так-то, сударь мой, так-то, родной!
– Да я ничего, я только так... К слову пришлось,- молвил Самоквасов.- По мне ничего, что бойка - на молодую-то да на бойкую и поглядеть веселее, а старуха что? Только тоску на весь дом наведет.
– Ой ты, баловник, баловник!
– усмехнулась мать Таисея.- Не любишь старух-то, все бы тебе молодых! Эй, вправду, пора бы тебе хорошую женушку взять, ты же, кажись, мотоват, а мотоват да не женат, себе же в наклад. Женишься, так на жену-то глядючи, улыбнешься, а холостым живучи, на себя только одного глядя, всплачешься.
– А воля-то молодецкая, матушка? Разве не жалко с ней расставаться?бойко, удало сказал Петр Степаныч.
– Холостая воля - злая доля,- молвила Таисея.- Сам господь сказал: "Не добро жити человеку единому". Стало быть, всякому человеку и надобно святой божий закон исполнить...
– А тебя, матушка, взять и всех ваших матерей и белиц... Не исполнили же ведь вы закону, не пошли замуж,- весело усмехаясь, подхватил Самоквасов.
– Наше дело, Петр Степаныч, особое,- важно и степенно молвила мать Таисея.- Мы хоша духом и маломощны, хоша как свиньи и валяемся в тине греховной, обаче ангельский образ носим на себе - иночество... Ангелы-то господни, сам ты не хуже нашего знаешь, не женятся, не посягают... Иноческий чин к примеру не приводи - про мирское с тобой разговариваю, про житейское...
– А может, и я постриг приму, может, и я кафтырь с камилавкой надену?шутливо промолвил Самоквасов.
– Ох ты, инок!
– засмеялась мать Таисея.- Хорош будешь, неча сказать!.. Люди за службу, а ты за те стихеры, что вечор с Патапом Максимычем пел.
– Остепенюсь! Не нарадуешься тогда, на такого инока глядючи,- с громким смехом молвил Петр Степаныч.
– А ты лучше женись да остепенись, дело-то будет вернее,- сказала на то Таисея.- Всякому человеку свой предел. А на иноческое дело ты не сгодился. Глянь-ко в зеркальце-то, посмотри-ка на свое обличье. Щеки-то удалью пышут, глаза-то горят - не кафтырь с камилавкой, девичья краса у тебя на уме.
– Да ты, матушка, в разуме-то у меня глядела, что ли?
– с веселой усмешкой промолвил Петр Степаныч.
– Глядеть, сударь, я в твоем разуме не глядела,- ответила мать Таисея,- а по глазам твои мысли узнала. До старости, сударик мой, дожила, много на своем веку людей перевидала. Поживи-ка с мое да пожуй с мое, так и сам научишься, как человечьи мысли на лице да в глазах ровно по книге читать... А вправду бы жениться тебе, Петр Степаныч... Что зря-то болтаться?.. Чем бы в самом деле не невеста тебе хоть та же Дуня Смолокурова? Сызмальства знаю ее, у нас выросла; тихая росла да уважливая; сыздетства по всему хороша была, а уж умная-то какая да покорная, добрая-то какая да милостивая!.. Право слово!..