В любви, как на войне
Шрифт:
Но не здесь. Бог ты мой! Не здесь, где люди совсем потеряли голову от спирта.
Это все равно что нарисовать мишень на груди и крикнуть: "Стреляйте!" И все же, все же… Тяжеловес только что убедительно доказал мне, что пресса преисполнена чувства собственного достоинства и мозоли у нее на обеих ногах. И наступать на них никому не рекомендуется.
Никто и не рискнул.
Нас уложили спать в приемной коменданта на: железных кроватях в спальных мешках от МЧС, и; молоденький солдат растопил в комнате буржуйку! пустыми
Мы немного поболтали перед сном, а потом paзом вырубились. Проснулись в два часа ночи от грохота пушек и ожесточенной стрельбы из автоматов.
– Гена, ты спишь? – спросила я.
– Нет.
– А где это стреляют?
– У нас во дворе, – сказал Гена и зевнул. – Палят куда ни попадя.
– Я в туалет хочу, умираю. Ты как?
– Я тоже. Пошли.
Мы выбрались из мешков, обулись и вышли на двор, в кромешную тьму. Гена светил маленьким фонариком. Обнаружили туалет. Я быстро сделала свое дело, а Гена застрял.
Я стояла во дворе, ждала Тяжеловеса и пыталась вспомнить, какой сегодня ночью пароль. Вот какая штука. Каждую ночь задают новую цифру. Скажем, десять. Если ты идешь ночью, часовой тебе кричит, к примеру: "Шесть!" Ты должен из десяти вычесть шесть. Что получается? Четыре. Правильно. Эту цифру ты и должен крикнуть в ответ. А то пристрелят.
Когда Гена вышел из туалета, я как раз припомнила цифру. Кажется, шесть. И тут нас ошарашил крик из темноты:
– Стой, кто идет! Пароль. Три.
Мы замерли. У нас все вылетело из головы. Ужасно неприятно, когда в тебя целятся в темноте. Особенно если ты не видишь лица того, кто целится. Мы тупо молчали, не в состоянии отнять от шести три. И только когда услышали характерный звук передернутого затвора, разом заорали:
– Три! Три! Три!
Причем я безбожно закартавила от страха так, что получилось:
– Тли! Тли! Тли!
Нас пропустили. Гена захихикал: "Что? Считать научилась?" Мы пришли в свою комнату, забрались в мешки и немножко поговорили о жизни. Как оно бывает. И Гена вспомнил своего друга-фотографа, который всю жизнь снимал театры и все такое, а потом случайно поехал в Чечню и сразу же попал в плен. Мы говорили о нем и еще не знали, что он уже мертв. Убит. Об этом стало известно только через несколько дней. Но мы говорили о нем как о живом. Обсуждали, каково ему там.
Потом заснули. И проснулась я оттого, что кто-то бесцеремонно светил мне фонариком прямо в лица – Господи! Что же это такое! – сказала я и села на кровати.
– Ну что, вы тоже не спите? – услышала я голос коменданта.
– Теперь уже не спим, – мрачно заметила я.
– Вот и я не сплю. А мне так одиноко, так одиноко, – сказал комендант и уселся мне прямо на ноги. – Все думаю: если сегодня нападут, то все погибнем. Рота молодая, необстрелянная. Одни пацаны зеленые. А ведь 23 февраля. Черт
Он тяжко дышал, и по запаху я поняла, что он Зверски пьян. ~~ Ну, может, все обойдется, – неуверенно сказала я.
– Какое там! – комендант махнул рукой. – Пацаны, одни пацаны! Но вас я должен спасти. Я за вас отвечаю.
Он открыл дверь и крикнул охраннику:
– Разведку ко мне!
– Может, не надо? – жалобно попросила я.
– Надо! – сурово ответил комендант. Явилась разведка. Два человека, заспанные и злые как черти.
– Так, станьте у дверей, – распорядился комендант. – Будете девушку охранять.
Мы с Геной переглянулись. Не повезло. Я смутно надеялась, что комендант на этом угомонится. Не тут-то было!
– Разведки может не хватить, – задумчиво сказал комендант. – Надо бы народу побольше. Пришлите ко мне дежурных! – крикнул он в коридор.
Пришли дежурные.
– Займите позиции, – приказал комендант. – Один у окна, второй у печки.
– А у вас кто-нибудь остался на посту? – ехидно спросила я.
Комендант не уловил иронии. В таком состоянии трудно быть восприимчивым.
– Есть там люди, – неопределенно ответил он. – Но это неважно. Главное, вас спасти.
Он был просто одержим этой идеей.
– Если чеченцы нас сегодня захватят, я вас живыми не отдам, – вдруг сказал комендант, и мы с Геной содрогнулись. – Уж лучше я вас сам подорву гранатой.
– Ну что вы! – как можно убедительней заговорила я. – Успокойтесь. Нас ведь еще не захватили.
Мы страшно нервничали, наблюдая, как он шарит по себе в поисках гранаты. Он явно рвался осуществить свой трагический план. И мы долго-долго его убеждали, что сами подорвемся, если что.
– Я хочу чаю! – сказала я, надеясь отвлечь коменданта от навязчивой идеи.
Он приказал дежурным вскипятить воду. Вода кипела ровно час. Когда вскипела, я сказала:
– Это уже смешно, но я не хочу чаю. Я только ужасно хочу спать. Нельзя ли убрать отсюда всех ваших людей?
– Никак нельзя, – ответил комендант. – Они будут охранять ваш сон.
– На кой хрен нам ваша охрана! Дайте поспать, Христа ради!
Уже полпятого утра!
– Эх вы! – укоризненно сказал комендант. – Гоните меня. А мне ведь даже и поговорить здесь не с кем. Можно сказать, ни одного живого человека рядом.
Лишь только комендант, погруженный в нечеловеческое горестное одиночество, удалился, Гена мгновенно вырубился, как будто его топором по башке ударили. И начал храпеть. Господи, как же он храпел! Это была фуга Баха, симфония Бетховена! Потом к нему присоединился охранник у окна, который спал, прислонившись к мешкам с песком, и выводил тоненькие, музыкальные рулады.
Охранник был юный и звучал, как скрипка, а матерый Гена – как целый оркестр.
Получился концерт для скрипки с оркестром.