В любви, как на войне
Шрифт:
Я лежала в мешке, сучила ножками и тихо, шепотом материлась, чтобы никого не разбудить. В восемь утра вся эта банда зашевелилась, Гена тоже встал, выспавшийся и бодрый. "Вот гад!" – подумала я.
Мы позавтракали в каком-то бараке кильками в томате, шпротами и густым черным чаем из металлических кружек. Потом вернулись в комендатуру, куда с девяти часов утра потоком шли люди, – не описуемые существа в серых, изношенных тряпках, оставляющие за собой едкий запах человеческого! тела. Женщины, не похожие на женщин, и бородатые старики с блеющими, слабыми голосами. Дети с дикими глазами, разглядывающие меня в упор, без! улыбки. Чего только не пришлось повидать этим детям! Глядя на это жалкое
Я разговорилась с русской женщиной, которая всю войну просидела в подвале вместе с шестнадцатилетней дочкой (я бы ей дала все тридцать лет). Обе они походили на сумасшедших и слегка заговаривались. У них не было ни денег, ни вещей, и они ждали бесплатного автобуса, чтобы уехать из Грозного. Их никто не ждал, и непонятно, на что они надеялись. Ими владела одна навязчивая мысль – бежать из этого ужасного места.
В Москве мне друзья насобирали денег с тем,чтобы я отдала их самым несчастным людям. Как будто можно найти весы, на которых можно взвесить человеческое несчастье. В Грозном останови любого на улице, возьми его за плечи, посмотри в 1 глаза, и сердце захлебнется от жалости.
Я дала женщинам денег, и они плакали и пытались поцеловать мне руки. Я в ужасе твердила им: "Что вы делаете?!" – и сама плакала как ребенок.
– Нам вас бог послал, – говорили они. "Нашел, кого послать", – подумала я.
Пришел рассерженный Гена и сказал:
– Где ты шляешься? Нам надо ехать в патруль.
Нас ждали менты из "Е-бурга", как они представились.
– Откуда? – переспросила я.
– Из Екатеринбурга.
Меня трясло от холода и с похмелья. Свои изящные перчатки я где-то посеяла, и менты одолжили мне толстые вязаные перчатки (мы в таких в колхозе собирали морковку и картошку). На одной из них была дырка на указательном пальце. Я натянула перчатки, и в дырку высунулся вызывающе длинный черный ноготь.
– Во дела! – восхитился мент по имени Сережа. – Фантастика! В Чечне это точно самые длинные ногти.
Шапку свою я тоже где-то оставила, и мне надели на голову плотную черную шапочку. Вид у меня сразу стал бандитский и свойский.
– Вот теперь на человека похожа! – удовлетворенно сказал Сережа. – Только совсем замерзла, надо бы выпить.
Он достал фляжку со спиртом, и я содрогнулась.
– А запить нечем? – жалобно спросила я.
– Пей так, быстрее согреешься.
В жизни никогда не думала, что придется пить чистый спирт. Я сделала порядочный глоток крепкой до дьявола жидкости, горло сразу же стало Драть. Удивительный напиток. Холодный, как лед, и горячий, как огонь. Напиток героев.
– Я, когда выпью, совсем храбрая, – сказала После спирта.
– Забористая штука. Замечательно выжигает внутренности.
Фляжка пошла по кругу. Все повеселели.
– Че нам, кабанам. Напьемся и валимся где попало, – сказал Серега. После спирта мы все сели в патрульную ментовскую машину и поехали по Грозному.
– Сейчас мы тебя познакомим с одной русском бабушкой, – сказали ребята. – Чудный человек настоящая героиня. Вот увидишь.
И мы заехали в гости к бабе Лиде, энергичной старушке 74 лет, пережившей всю войну в кромешном, уму непостижимом одиночестве. Баба Лида живет одна в девятиэтажном доме и охраняет его, как самый преданный сторожевой пес. Все имущество, в панике брошенное бежавшими соседями, ею тщательно переписано и находится под неусыпным контролем, все – от шкафов до аккордеонов и национальных костюмов. Когда в городе появилась милиция, часть чужого имущества баба Лида сдала в органы на хранение под расписку.
– Как же так! Люди вернутся, а у них ничего нет, –
– А вы думаете, кто-нибудь вернется?
– Конечно, душенька. Все вернутся! Когда в! нашем доме разбомбили верхние этажи и все загорелось, я позвала боевика – мальчика лет восемнадцати, мы вместе с ним тушили пожар. Столько ковров! Едва отбили от огня!
У бабы Лиды в комнате, где она живет, рухнула одна стена, и теперь места и воздуха там не больше, чем бывает в гробу. А в соседнюю комнату, где треснувший потолок из последних сил держит над собой тяжесть трех упавших этажей, баба Лида не рискует заходить. Так и прожила всю войну в закутке с тремя преданными кошками – Машкой, Цыганом и Шариатом.
– Только начнется бомбежка, кошки тут же ко мне, дрожа от страха, – рассказывает баба Лида. – А когда кончились дрова для буржуйки, они втроем ложились на меня и грели.
К концу блокады, когда совсем нечего стало есть, баба Лида вздумала помирать.
Иногда съестное приносил мальчишка из соседнего дома, сам оборванный и голодный, похожий на брошенную собачонку, но все это были жалкие крохи, годные на пропитание разве что скворцу. А как было умирать, когда за спиной оставался беззащитный, пробитый снарядами дом на поругание мародерам и проходимцам? Кто же будет тушить пожары, разбирать вещи и закрывать вход от непрошеных гостей? Жизнь не оставляла выбора. Люди не должны вернуться на пепелище. Потом пришли солдаты, а с ними пришла тушенка, от которой у бабы Лиды округлились щеки. От предложенных мною денег баба Лида решительно отказалась:
– Деньги? К чему они мне! Вон сколько этого добра под ногами валяется.
И в самом деле, фальшивыми сторублевками, которые с такой легкостью шлепали в Грозном боевики, набит весь город. А старыми русскими трешками, пятерками и десятками растапливают буржуйки.
– Это настоящие, – уверяла я ее. – На них можно купить хлеб.
– Я всю войну прожила без денег, обойдусь и сейчас.
– Но война закончилась, – твердила я и, всовывая в сухонькую ручку мятые купюры, услышала ответ, перевернувший мне душу: "Я буду вам должна". Баба Лида, миленькая! Это мы вам все должны! За вашу голодную старость. За смерть, что так настойчиво скребется в ваши двери. За жизнь, что вынуждает вас быть сильной в свои 74 года. За страх, что не дает вам спать по ночам. И хватит об этом, а то я сейчас заплачу.
Две чеченские вдовушки, живущие в соседнем дворе, отказались от денег наотрез. И как я ни пыталась объяснить, что эти деньги люди собирали в Москве, чтобы от чистого сердца помочь нуждающимся в Чечне, все было напрасно. Мой приятель мент отвел меня в сторону и устроил суровую выволочку: "Ты с ума сошла! Не смей предлагать им деньги, все равно откажутся – и не из гордости, а из страха. Если кто-нибудь узнает, что они взяли! хоть что-то у русских, их просто убьют. Один местный парень угостил нас куском лаваша, ему в ту же ночь подожгли дом".
Менты в Грозном находятся меж двух огней.1 С одной стороны, им трудно быть лояльными к чеченцам, от которых в любой момент можно ожидать! выстрела в спину, с другой стороны, они обязаны блюсти если не дух, то хотя бы букву закона. Они отлично знают, на что способна пьяная солдатня. Не так давно задержали двух русских солдат, застреливших чеченскую старушку. А все дело в обуявшей их похоти. Купив десяток яиц у хорошенькой чеченской девчонки, солдаты пококетничали с ней и проводили ее до дома. Вернувшись в часть и приняв на грудь для храбрости, они решили довести дело до конца. Ворвавшись в дом, они смели с ног пожилую женщину, преградившую им путь. А когда та попыталась заступиться за внучку, попросту расстреляли ее.