В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Гигантские ветви гигантских кедров и вязов, дубов и елей тянутся далеко над самой осокой, незабудками и лилиями…
Синяя тень лежит от них на осоке. Неподвижны их ветви, корявые, толстые, поросшие изжелта-зеленым мхом.
Только в верхушках идет тихий шум, неумолкаемый постоянный, как шум синих струй внизу в чаще камышей…
Будто кто-то что-то шепчет, непонятное, неведомое, сам неведомый и невидимый, схоронившийся в темной чаще леса, в зеленой чаще камышей…
Звенят комары, кричат, свистят
Но тому, кто шепчет что-то непонятное из зеленой чаще леса и из глубины камышей, чужды и, далеки эти голоса суетливой жизни…
Эти голоса, кажется, заглушают таинственный голос тайги… Но вслушайтесь, вслушайтесь!
Слышите?..
Торжественно, простираясь в ширь и в глубь, наполняя всю тайгу, широкими волнами льется над ней её тихий, но могучий голос.
И чем больше вслушиваешься в него, тем больше мощи чудится в нем…
Он крепнет, растет, погружая сознание в сон, и, кажется, уж гремит над вами, заглушая все, как стройный многоголосый хор…
Стороною вдоль речки идут Семен и Петька.
Близко возле речки идти нельзя: там топь, камыши, осока.
Они пробираются лесом.
Семен идет вперед, с ним рядом его медведь, за ними Петька.
Семен то и дело останавливается, прислушивается.
— Что там? — шепчет Петька сзади, тоже останавливаясь и начиная оглядываться.
— Ничего! — говорит Семен громко и шагает дальше.
Над рекой свистят кулики, в камышах крячут и хлопают крыльями дикие утки…
Что-то плещется в воде, под берегом.
Иногда утки срываются с воды и вылетают из камышей совсем внезапно и неожиданно и летят низко над водой, чуть не задевая по воде крыльями, молча и быстро…
Все дальше идут Семен и Петька…
Осока стала реже, точно придвинулась к камышам…
Из леса выползли кусты дикого винограда, лозняка… Мелкая зеленая поросль тянется дальше к воде по мшистым кочкам…
В её зеленом потоке только кое-где теперь мелькают лилии…
— Теперь недалеко, — говорит Петька, — совсем близко…
Он останавливается.
— А, дядя Семен?
Семен остановился тоже, повернулся к Петьке.
— Ну?..
— По-моему: пришли…
— Пришли?..
Семен быстро оглядывается… Потом подходит к Петьке.
Под ногами у него хлюпает вода.
Потом вода перестает хлюпать. Тихо…
Слышно только, как что-то урчит и будто сосет у него под сапогами.
Будто маленькие струйки перебегают около сапог, и будто зыбкая почва всасывает их в себя или выгоняет наружу, как губка, когда ее сожмут.
— По-моему пришли, — опять говорить Петька.
— По планту выходит?
— Да, по плану…
— Ну, давай подождем. Иди сюда.
Он отступает в сторону, широкими шагами переходит мокрое место и останавливается, только выбравшись за деревья…
Там сухо… Толстым слоем лежит у корней деревьев прошлогодний лист и хвои…
Звенят и толкутся столбом комары…
— Садись, — говорить Семен и садится сам.
К нему подходить медведь и ложится около.
Лапы у медведя в грязи; на брюхе, на шерсти тоже налипла грязь. Он раза два попадал в колдобины…
— Ишь изгваздался, — говорить Семен, переводить глаза на свои ноги и, разыскав сухую палочку, начинает счищать грязь с сапог… Они у него тоже запачканы…
Он слышит, как Петька хлюпает недалеко сапогами, направляясь к нему.
Какая-то тень, должно быть от Петьки, серая, расплывчатая на сером фоне хвои, протянулась по земле к его ногам, наползла на ноги…
Сразу будто потемнело немного.
Он поднимает глаза. Перед ним Петька.
— Ты знаешь, — говорить Семен, проводя своей палочкой вдоль сапога по краю подметки, — был тут один охотник в роде, скажем, меня… Да…
И он стучит палочкой о носок сапога, чтобы стряхнуть с неё грязь…
— И пошел этот охотник на охоту… Ходил, ходил… Ноги в грязи, тоже не хуже нас с тобой… Взял, сел… Да… стал счищать грязь…
Он опять стукнул палочкой о сапог, теперь уже о каблук…
— Да… глядь, а у него на щепке золотая крупка… Конечно, глупый человек, может, сколько верст исходил… Значить, если так сказать: где к нему прилипла эта крупка! Неизвестно… А он, говорят, около того места, где сидел, землянку себе построил… Да… давай копать, давай копать… Конечно, нет ничего… А он все копает… Так его там тигр и задрал… Ну, давай закусим, — закончил он неожиданно, подобрал под себя ноги и скинул висевший у него через плечо на сыромятном ремне сверток с провизией.
Петька сел против него.
— Дядя Семен, а мы не опоздаем?
— Чего?..
Семен перестал развязывать кулек и, держа руки на пряжке стягивающего кулек ремня, поглядел на Петьку исподлобья, почти не подымая головы. Но он все-таки хотел посмотреть прямо Петьке в лицо, и от напряжения весь лоб у него покрылся морщинами.
Он совсем не понял, что хочет сказать ему Петька.
— Что ты бормочешь?
— Да ведь уж поздно…
— Чего поздно?..
Наконец, он догадался.
— На тощий желудок, — сказал он, — тоже не хорошо… Нужно заправиться как следует.
— Я не буду, — сказал Петька.
Ему, действительно, не хотелось есть.
— Я пойду, — продолжал он, — похожу тут, погляжу…
Он взял винтовку и встал.
— Если по карте, так мы как раз на ихней стороне… Дядя Семен, вы слышите?
Семен, в это время распаковав кулек, разрезал мясо…
— А?.. — откликнулся он.
— Я говорю, надо оглядеть… Может, мы уж совсем близко…
Семен сунул в рот порядочный кусок.