В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Казалось, движение его пальца находится в непосредственной связи с тем, как срываются с его губ слова, обращенные к Семену. Когда палец, сколупывая стеарин встречал сопротивление, и слова, казалось, спотыкались неожиданно, или обрывались совсем… И звучали опять легко и свободно, если палец благополучно преодолевал препятствие.
— У меня есть к тебе дело… Да… Видишь, ты каменщик?
— Каменщик…
— А хороший?
— Как сказать…
Семен пожал плечами.
— А, например, можешь вынуть камень из стены?
— Камень-с?..
— Да…
— Это какой-с…
И подумав секунду, Семен добавил:
— И опять же, какая кладка.
— Как какая кладка?
— Кирпич? — спросил Семен и пояснил сейчас же: — Кладка бывает разная. Изволите видеть…
— Нет не кирпич, — перебил его Гурин…
— Не кирпич?
— Нет.
— Дикий камень?
— Дикий.
— На цементе?
— На цементе…
— Теперь Семен знал, что ему отвечать. Заложив руку опять за борт пиджака, он сказал с уверенностью:
— Можно-с.
— Значит, и два камня можно вынуть?
— Можно-с. Лишь бы один, а там легко.
— Легко?
— Легко… Главное первый.
— А первый трудно?
— Опять же говорю, какая кладка.
— Можно, значить, например, в стену вмазать шкап?
Глаза у Турина сузились. Казалось, он что-то внимательно разглядывает на своем подсвечнике.
— А?
Голос у него стал немного хриплый. Он словно каркнул. — Можно, — ответил Семен.
— А потом заложить опять, и чтобы один камень вынимался, и его опять можно было бы поставить на место…
Семена будто кто неожиданно толкнул в грудь, он вздрогнул.
— А? — опять так же глухо и с хрипотой спросил Гурин, продолжая ковырять пальцем стеарин на подсвечнике.
— Можно-с.
— И не будет заметно?..
— Потайной, значит?
— Да.
— Можно…
Гурин вынул спички, зажег свечку и, поднявшись с кресла, запахнул халат.
— Пойдем за мной, — сказал он Семену, в первый раз взглянув ему прямо в лицо. Он сдвинул при этом брови и в его глазах глубоко сквозь их мутный блеск сверкнуло что-то острое, точно короткий луч. Но сейчас же он прикрыл глаза веками: он словно боялся, что Семен поймет и разгадает мысль, вспыхнувшую в нем в эту минуту и блеснувшую в глазах навстречу глазам Семена.
Но он все равно словно кольнул Семену душу этим взглядом.
Семен пошел за Гуриным, осторожно ступая на носках по паркетному полу. Ему казалось, что Гурин будто не доверяет ему.
II
Гурин решил остаться в городе на все время осады. У него на это были свои виды.
Что крепость может быть взята, он этого не допускал. Конечно, много побьют народа, но крепость останется все равно в руках храброго гарнизона.
А ему, Гурину, нечего бояться смерти.
Еще в начале осады он устроил у себя на дворе блиндаж, согласно всем требованиям военной техники. Дом может быть разрушен, но в блиндаже он обезопасен совершенно от всяких бомб.
Смерть может летать над городом, но в блиндаж она к нему не заглянет.
В блиндаже не было окон. Вход был устроен из подвального этажа дома. В случае разрушения дома, если бы обломки и щебень загромоздили вход, из блиндажа можно было проникнуть на двор и в сад по небольшому тоже очень надежному тоннелю.
Семен понадобился Гурину для того, чтобы сделать в толще подземные стены блиндажа шкап, где Гурин предполагал хранить деньги, вино и консервы.
Про деньги Гурин Семену не сказал ничего, но про консервы и вино объяснил. Он попросил даже Семена помочь ему уложить в шкап жестянки с консервами и бутылки с вином.
— А то мне одному не справиться, — сказал он.
Жестянок и бутылок было, правда, много. Видно было, что Гурин рассчитывает на долговременную осаду.
Пока Семен расставлял жестянки на полках, Гурин ходил взад и вперед по блиндажу медленными шагами, опустив голову и заложив руки за гарусный пояс своего халата справа и слева на бедрах.
В блиндаже был полумрак: свечку, чтобы было виднее, Семен поставил около себя на полу и совсем заслонил ее от Гурина.
Ни один звук не долетал сюда извне.
Только шлепали по каменному полу туфли Гурина; шлеп, шлеп — с равными промежутками.
Вдруг Гурин остановился.
— Семен!
Семен в то время стоял на полу, на коленях, разбирая консервы, отбирая в руку одни, отодвигая другие.
— А? — сказал он, поднимая голову и глядя вверх через плечо. Он отслонился при этом немного в сторону. Из-за груды жестянок сверкнуло пламя свечи. Расплывчатая тень сзади Гурина, падавшая от него на сырую от покрывавшего ее цемента стену блиндажа, вырисовалась теперь резко и отчетливо. Стена слабо заискрилась, и фигура Гурина тоже определеннее выступала из мрака…
Он стоял неподвижно за спиной Семена. Неподвижно чернела его тень на серой стене… И он казался таким маленьким перед этой громадной до самого потолка остановившейся за ним тенью.
Эта тень словно дожидалась Гурина, чтобы, когда он повернется и опять пойдет по блиндажу, двинуться за ним вдоль стены бесшумно и тихо.
— Так ты, значить, теперь когда идешь?
— После завтра…
— После завтра?
— Да.
— А ты не говорил никому, что у меня делаешь?
— Кому-же говорить…
— Никому?
Гурин качнулся слегка вперед, дернул было руку из-за пояса, но сейчас же оставил руку и совсем низко нагнулся к Семену.
— А! — произнес он у него над ухом тихо, почти шопотом, двинув при этом головой в его сторону. Говоря, он широко открыл рот и когда сказал, рот у него остался открытым.
— Никому, — сказал Семен… — Для чего говорить.
Рот у Гурина сомкнулся. Верхняя губа легла на нижнюю; губы подобрались и потом выпятились. Он пожевал челюстями и выпрямился.