В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Одну ногу, согнув ее в коленке, он прожимал ступней и каблуком к притолоке, а другою упирался в пол.
На нем были очень короткие, сразу видно, что подшитые снизу, брюки из какой-то необыкновенно толстой материи одного цвета с пиджаком, все в пятнах. Жилетка, измятая и морщинистая, приподнялась, наползла кверху по животу и из-под жилетки белела рубашка.
Смотрел Жмуркин не на Василия Никитича, а в потолок, от времени до времени почесывая о притолоку голову то в том, то в другом месте, для чего извивался всем своим жидким сухим телом.
— Жмуркин, я тебя спрашиваю, видел ты их?
Почесывая о притолоку голову, Жмуркин ответил:
— Известно, видел.
На секунду только он скользнул глазами сверху вниз из полуоткрытых век, потом опять уставился в потолок и продолжал:
— Я думаю так. Василий Никитич: подам я прошение в главный штаб к его высокопревосходительству… Ей Богу-с… Они, конечно, примут…
Тут зрачки его глаз словно выплыли из-под век и остановились на Василии Никитиче.
Вы полагаете, я не могу состоять при них в должности переводчика?..
Василий Никитич нахмурился и стукнул пальцем по краю стола. На пальце у него было кольцо, и звук вышел короткий и громкий, словно стол треснул.
— Будет молоть!..
Жмуркин все так же, из-под век, поглядел на стол и на палец Василия Никитича.
Потом он выпрямился и тряхнул головой.
— Чиво-с?
— Ведь ты знаешь по-японски?
Жмуркин присвистнул, мотнув головой снизу-вверх.
— Фью!..
Затем прищурил глаза.
— А вы спросите, по-каковски я не знаю… Например…
И, сдвинув брови, он отвернул голову в сторону и пристально поглядел в окно.
— Гм, — сказал он и еще больше сдвинул брови.
— Стало, понимаешь?..
Жмуркин отвел глаза от окна и остановил их на Василии Никитиче.
— Например, — произнёс он глупо, — мутер… Или опять…
Брови его снова сдвинулись. Лицо приняло сосредоточенное выражение.
— Жмуркин!..
Жмуркин встрепенулся.
— А по-японскому…
И тут он взял свой указательный палец левой руку большим и указательным правой и, поднеся обе руки ко рту, вздернул с уголка верхнюю губу, обнажив желтый клык, и погрыз этим клыком кончик указательного пальца на левой руке.
— Вот как-с… До тонкости. Можно сказать, собаку съел.
— Ну и что же ты скажешь?
— А то я скажу, что это японцы… Вот эти.
Он качнул головой в сторону двери и пояснил:
— Которые в резинах.
Василий Никитич внимательно поглядел ему в лицо.
— Подслушивал?..
Лицо у Жмуркина стало как деревянное.
Каким-то скрипучим голосом он сказал:
— А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.
Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.
Значит, под дверью стоял?
— Не под дверью, — ответил Жмуркин, все глядя в потолок, — а как бы и засаде.
— Ну, а дальше…
— А дальше, про вас говорили…
— Про меня?..
Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились; зрачки стали прямо посредине белков.
— Как про меня? — выговорил он глухо.
— Про вашу, значит, наружность и про нумера…
Жмуркин крякнул.
— Говорят, вот, мол… Один говорить: «Можно на него положиться?» А другой: «Я такого не в первый раз вижу. Если, — говорит, — он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно».
Он умолк.
Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.
Жмуркин заговорил снова:
— И потом, говорит это другой, говорит: «а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку». По-нашему, значит, из-под полы — пояснил он от себя и кашлянул в руку.
— По-японски говорил? — крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.
— Я же вам сказал, — ответил тот.
Василий Никитич встал из-за стола и заходил по комнате.
— Мне и то казалось, — бормотал он, разводя руками, — чего они на меня так смотрят… И опять же по выговору слышу… Гм…
Вдруг он остановился перед Жмуркиным.
— Жмуркин!.. А ты не врешь?
— Вот вам крест, — сказал Жмуркин и перекрестился.
В комнате, снятой таинственными путешественниками в резиновых плащах, находились Жмуркин и Василий Никитич.
Таинственные путешественники только что ушли, заперев дверь своего номера на ключ.
Но у Василия Никитича нашелся другой ключ, и он сказал Жмуркину:
— Жмуркин, пойдем и посмотрим.
— Как вам угодно-с, — ответил Жмуркин.
После некоторого весьма непродолжительного колебания Василий Никитич решил вскрыть чемодан… Ведь он, собственно, для того и вошел в номер, чтобы добыть какие-нибудь сведения о своих постояльцах.
На паспортах у них значилось: мещане такого-то города… Василий Никитич, просмотрев паспорта, бросил их сейчас же в ящик стола с таким видом, с каким он, перебирая иногда бумаги, бросал в этот ящик векселя, по которым нельзя получить. Паспортам он не придавал никакой цены.
Вынув из кармана связку ключей, он один по одному совал ключи в замочную скважину чемодана.
Пружина вдруг щелкнула.
Василий Никитич приподнял крышку чемодана, отвернул потом газетный лист, закрывавший сверху то, что было в чемодане.
Чемодан оказался полон пачками совсем новеньких трехрублевок. Каждая пачка была перевязана бечевкой.
По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.