В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени
Шрифт:
Быстро-быстро привязал Лоб-Сагана к веревке, которую подала большая Ирина, и еще быстрее вместе с Харой бегу к огню. Э, думаю, вдруг маленькая Зоя войдет в палатку к доброму Янису, будет искать там своего мужа и испугается. Кто поможет, кто руку протянет, кто слово скажет? Подбежали к огню — тихо. Спит Зоя. Хара скулит сильно, трется у ног. Э, думаю, неспроста Хара такой. Слышу, Лоб-Саган заржал. Ну, думаю, чего это они? Газар-хеделхе, землетрясение будет? Только так подумал — посветлело, озеро заиграло и затрясло. Хара завыл, кинулся от меня. Я как сидел на камне, так и свалился. Смотрю, из палатки Зоя выскочила. Я кричу: «Куда ты?» Она не слышит, бежит, запинается. Я поднялся — и за ней. Она вдруг повернулась и мимо меня на руках, на ногах, вприпрыжку — к палатке. Ну, думаю, Наран-батор упадет, Зою завалит. Подбежал к ней. Смотрю, Зоя забилась в угол, спит или боится, не разберешь. Вытащил ее, понес на руках быстрым шагом от Наран-батора. Бегу, а сам вроде тоже сплю на ходу. Хара вьется передо мной, смотрю, шибко удивляюсь: то Хара, а то совсем другой пес. Вдруг сзади завыло. Повернул голову — Наран-Батора нет, а вместо него большая белая скала стоит, пыль из-под нее клубами валит. И так страшно стало, что ноги подкосились, а то, что нес, выпало и покатилось куда-то вперед, вроде в какую-то ямину. А что нес — уже не помню, потому что и глаза, и уши, и нос — все забило пылью от большой белой скалы. Сколько лежал так, спрятав голову под мышкой, не знаю. Но стало сильно холодно. Выфыркнул пыль из носа, выскреб из ушей, протер глаза — смотрю, лежу на тропе, а кругом трава шумит. И вспомнил: это же Верзила меня душил, чтобы я ему лошадь прирученную отдал.
Мы добыли много кабанов. До темноты я рубил мясо своим топором. Мне накидали гору кусков. Верзилы не было, никто ни у кого не отбирал, все наелись досыта и свалились спать. Ночью поднялся переполох. Умник кричал, расталкивал всех, звал куда-то. Я вскочил, собрал в шкуру свое мясо и вылез из пещеры. Умник показывал на тот берег озера — там мерцал, покачивался из стороны в сторону огонь. Умник звал всех туда, к огню. Другие от страха не могли двинуться с места. Я, старик, три раза за свою жизнь видел большой огонь, и всегда он страшил и манил. Страшно, когда огонь горячий; хорошо, когда огонь теплый. Я пошел за Умником. За нами боязливо потянулись другие. У огня сидела Большая Женщина. Она так близко сидела у огня, что никто не посмел подойти к ней. Умник от страха и любопытства не мог стоять на одном месте и, приседая и улюлюкая, все ходил и ходил вокруг. Большая Женщина поднялась, взяла обломок дерева и бросила в огонь. Сноп маленьких красных огней поднялся в небо. У всех у нас вырвался крик ужаса и восторга. Большая Женщина спросила у меня, где Верзила и удалась ли охота. Я сказал, что Верзила лежит на берегу, связанный арканом, и что охота удалась: у всех есть мясо. Большая Женщина, когда нет Верзилы, умеет говорить таким же голосом, как и Верзила. «Пусть каждый даст мне по куску мяса», — сказала она голосом Верзилы. Другие повозились в своих шкурах, и каждый положил у черты, за которую боялся переступать, по куску мяса. Я тоже положил кусок. Большая Женщина взяла ивовый прут, насадила на него кусок мяса и протянула к огню. Другие зароптали было, но сразу же притихли. Большая Женщина поворачивала прут, и мясо качалось в огне, дымилось, из него бежал сок. Я жадно вдыхал новый острый запах и чувствовал, как у меня текут слюни. Другие повизгивали от нетерпения. Когда мясо стало коричневым, Большая Женщина разорвала кусок на несколько частей и кинула мне и другим. Я поймал свою долю и чуть не закричал: кусок был горячий. Я перебрасывал его с руки на руку, дул на него, он так просился в рот, но рот боялся. Другие визжали и хохотали. А Большая Женщина крутила над огнем уже другой кусок. Я осторожно лизнул коричневое мясо, потом откусил и прожевал. Еще откусил, еще и еще. И не заметил, как проглотил все. Я не понял, вкусно ли оно, но не мог сдержать дрожи — до того хотелось еще коричневого мяса. Я и другие, пересилив страх, Стали приближаться к Большой Женщине. Она крутила над огнем мясо и не замечала нас. Но вдруг оглянулась, схватила дубину и, вскинув ее над головой, сказала голосом Верзилы: «Пусть Старик и другие идут на берег озера и принесут Верзилу». Я подчинился первый, другие пошли за мной. Мы страшно боялись темноты, но еще сильнее нам хотелось коричневого мяса, и мы помнили, каким голосом говорила Большая Женщина. Мы принесли Верзилу и положили возле ног Большой Женщины. Он глядел то на нас, то на огонь, то на Большую Женщину, и в глазах его то горела лютая злоба, то метался страх, то появлялось жалкое выражение. Большая Женщина подтянула его поближе к огню — он задергался и захныкал, стараясь откатиться подальше. Большая Женщина прижала его ногой и поставила ему на горло дубину. «Пусть каждый даст по куску мяса для меня и для Верзилы», — сказала она. Каждый выложил по два куска мяса. «Пусть Старик соберет мясо и сложит вот сюда», — сказала она, показав на свою шкуру. Я собрал мясо и осторожно, прикрываясь от огня, положил мясо на шкуру. «Пусть каждый принесет к огню по столько обломков деревьев, сколько сможет донести», — сказала она. Мы дружно разошлись в разные стороны, и вскоре каждый принес по большой охапке. Верзила стоял уже развязанный и ел коричневое мясо. Вдруг он воззрился на Умника, который крадучись шел к Дохлятине, лежавшей возле меня. Умник присел, надеясь, что Верзила не узнает его, но тот узнал и, не выпуская мяса из зубов, поднял дубину и ринулся на Умника. Умник, как козел от леопарда, умчался в темноту. За ним, рыча и размахивая дубиной, убежал Верзила. Стало тихо и спокойно. Большая Женщина держала над огнем прутья. Я был сыт, мне было тепло, и я быстро уснул… И теперь не знаю, где я — там или здесь, то ли то сон, то ли это…
Глава двенадцатая, рассказанная Зоей Семенцовой, медицинской сестрой и подругой Яниса Клаускиса
В ту ночь я долго не могла заснуть. На меня напал какой-то озноб, как при малярии или воспалении легких. Я пощупала пульс — нет, сердце работало, как обычно, восемьдесят ударов в минуту, наполнение хорошее, а внутренне я вся содрогалась: то в жар кидало, то в холод. И вдруг раздался звук и стало трясти. Не помня себя, я выскочила из палатки и бросилась бежать. Мне казалось, что на меня рушатся все горы, какие только есть вокруг. Земля прыгала подо мной, и я упала. На фоне пронзительно синего неба увидела, как вздрагивает и раскачивается скала, под которой стояли наши палатки. Пыль, серебристая, светящаяся, клубами вздымалась от трясущейся фигуры всадника. Я вспомнила про Яниса — ведь он там, в палатке! Если скала рухнет, он погиб. Я вскочила на ноги, но повалилась — земля подо мной ходила ходуном. Тогда я побежала на четвереньках, как обезьяна, как зверь. Помню, страха не испытывала. Огромными прыжками я добежала до палатки и кинулась к Янису, вернее, к той темной фигуре, которая вырисовывалась под одеялом. Каков же был мой ужас, когда я обнаружила, что Яниса в палатке нет — одна лишь бутафория! Чья-то страшная физиономия заглянула снаружи, потянула ко мне свои жуткие руки, я забилась в угол — тут начался какой-то кошмар, словно в страшном сне…
Мне было холодно и жутко. Сжавшись в комочек, я лежала в темном углу пещеры. Надо мной стоял кто-то часто дыша, как после быстрого бега. Я зажмурилась, приготовившись к смерти. Он притронулся ко мне, и я узнала Умника. Он звал куда-то, но я так ослабела, что не могла встать. Тогда он поднял меня и на руках вынес из пещеры. И понес вниз, к озеру, прыгая с камня на камень. При каждом толчке острая боль разрывала мои внутренности. Я застонала. Умник остановился передохнуть, и тогда я увидела белую высокую скалу. Умник понес меня к ней. Было страшно, но я держалась, — ведь Умник не боялся. Вблизи скала оказалась очень высокой, до самого неба, гладкой, как рог быка. Умник осторожно притронулся ладонью к скале. Перед нами открылся вход, и там, внутри, все было белое, светлое, теплое — туда хотелось войти. Умник внес меня внутрь. Вход закрылся, но не сделалось темно, как в нашей пещере, когда мужчины задвигают плиту, а наоборот, стало еще светлее. Умник положил меня в центре этой белой пещеры и отошел к стене. Боль утихла. Я согрелась и уснула.
Мне снилось, будто я иду с маленьким ребенком на руках по теплой мягкой земле, а возле ног шумит и пенится теплая зеленая вода. И такая прозрачная и чистая, что сквозь нее виден каждый камешек. И так много воды — насколько
Это действительно счастье: быть молодой, любящей, любимой и матерью здорового ребенка от любимого человека. Я сплю и не хочу просыпаться — не хочу обратно в темную холодную пещеру, не хочу!
Но сны проходят. Я проснулась от шума и криков. Я лежала на шкуре Умника возле большого горячего огня. Большая Женщина была еще ближе к огню, но не боялась. Другие ели странное коричневое мясо. Рядом со мной спал Старик. В его ногах лежал прирученный раненый волк. Большая Женщина держала над огнем прут.
Вдруг из темноты ночи появился Верзила. Он волоком тащил кого-то, держа его за одну ногу. Голова и руки волочились по земле, ударяясь о камни. Верзила подтащил его ближе к огню, и я узнала Умника. Он был весь в крови, черный от побоев, но еще живой. Верзила взял у Большой Женщины свою дубину и поплевал на ладони. Я вскочила, бросилась на Верзилу и так сильно толкнула его, что он не удержался на ногах и повалился в огонь. Шерсть на шкурах, в которые он был завернут, вспыхнула, загорелись волосы на голове, — Верзила выкатился из огня, дымящийся, ревущий, с лицом, перекошенным от боли и ужаса. Большая Женщина с воплем отскочила от него, крутящегося по земле, вдруг опустилась на колени и зарыдала. Верзила катался где-то в темноте и громко стонал. Я была зла и ничего не боялась: двое других по моему знаку подняли Умника и понесли за мной в пещеру. Я чувствовала себя здоровой и сильной и велела положить Умника на то место, где обычно спал Верзила. Это было самое теплое, самое удобное место. Тут же лежали старые шкуры, и я укрыла дрожащего от холода Умника. Другие смотрели на меня со страхом и почтением, ведь я, маленькая Дохлятина, не побоялась самого Верзилу. Я приказала им закрыть вход в пещеру, и они кинулись выполнять мой приказ. Но плита была слишком тяжела для двоих, — они сопели, кряхтели, но не могли сдвинуть ее с места. Снаружи раздались шаги, и другие трусливо убежали. Я легла возле Умника, готовая на все. В пещеру осторожно влезли Большая Женщина, Верзила и Старик. Верзила тихо стонал, от него пахло паленой шерстью. Большая Женщина увидела, что место Верзилы занято, и сказала Умнику, чтобы он убирался. Тогда я поднялась, нашла ее руку, положила себе на живот и сказала, что у меня будет ребенок. Старик передал мои слова Верзиле и увел его в угол, где обычно лежала я. Там из трещины сверху всегда сильно дуло, но Верзила был жирный и не боялся холода. Большая Женщина ушла к Верзиле. Я легла возле Умника и укрылась его шкурами. Нам вдвоем было тепло и уютно, и я быстро заснула.
Глава тринадцатая, рассказанная Янисом Клаускисом, специалистом по звуковой аппаратуре
Трансформация во времени произошла настолько незаметно и иллюзия была такой яркой, что я, так же как Василий Харитонович, могу только удивляться: где сон, а где явь? Я сказал «иллюзия», применив это слово к прошлому, — с таким же правом я мог бы сказать «иллюзия» про настоящее и будущее…
…Я бежал по тропе к озеру. От белого камня, спустившегося с неба, доносился надсадный плач ребенка. Я бежал и думал, что возьму ребенка и отдам Дохлятине — тогда Верзила оставит ее в покое. И вдруг я увидел, что Верзила гонится за мной. Жизнь моя повисла на волоске: либо спасаться бегством, либо падать на землю лицом вниз и позой смирения просить пощады. Я помчался что есть духу к озеру через заросли травы. У него ноги были длиннее, но зато я был легче. Вот и озеро! Я кинулся в воду прямо в шкуре и в подошвах. От страха я не чувствовал холода и плыл, быстро перебирая руками и ногами. Верзила метался вдоль берега. Ему жалко было бросать дубину, страшно было лезть в холодную воду, но и боязно было других, которые, как стая шакалов, окружали его, готовые отомстить за старые обиды. Наконец ненависть ко мне переборола все, и Верзила, бросив дубину, кинулся в воду. Его широкие руки на воде работали лучше, чем мои. Я плыл и смотрел на высокий белый камень как на спасение. Голос плачущего ребенка отчетливо доносился сверху, из темной дыры, в которой что-то блестело. Я уже слышал за собой сиплое дыхание Верзилы, когда из высокого белого камня вылетело Что-то и упало недалеко. Я подплыл ближе и, едва протянул руку к тому, что упало и было похоже на сплющенное яйцо, как Верзила ударил меня по руке, — Что-то ушло под воду. Я нырнул, пытаясь поймать Что-то, но оно утонуло. А Верзила схватил меня за горло и стал душить, но почему-то отпустил и, как заарканенный, заскользил к берегу, тараща глаза и размахивая руками. Я поплыл к другому берегу, из последних сил выбрался на песок и, поднявшись, медленно побрел к высокому камню. Еще издали я увидел в основании камня вход в пещеру — она была светлая и теплая. Меня потянуло внутрь. Вход закрылся за мной, но я не испугался — только удивился. Впереди открылся еще вход, поменьше, и там, дальше, тоже была пещера, только маленькая. Я вошел в нее, вход закрылся, и снова я не испугался. Вдруг пол стал сильно давить на подошвы и в голове сделалось туманно. Я закачался, но тут же все прошло. Я осторожно выглянул: передо мной была светлая и теплая пещера, но совсем другая. Эта была огромна и просторна. В центре в круглом углублении была вода, в ней виднелось точно такое же Что-то, что утонуло на середине озера. Сзади раздался шелест, я обернулся и вскрикнул от удивления: стена на высоте моей груди отвалилась и образовалась большая дыра, сквозь которую видны были горы, лес, наша пещера и внизу — озеро. На берегу Старик и другие связывали Верзилу. Они возились с ним, как с медведем, — он рвал в клочья путы, отбрасывал их, но они, как муравьи, облепляли его снова, и он рычал и выл от бессильной ярости. Я заплясал, предвкушая, как они сейчас прикончат Верзилу, но тут Старик увидел стадо кабанов — я тоже их увидел, — и другие, бросив Верзилу, погнались за кабанами. Возле Верзилы остался один Старик, — он ударил его дубинкой, связал и, вскочив на лошадь, ускакал вслед за другими. Я видел, как впереди, колыша траву, неслись кабаны, а за ними, рассыпавшись цепью, бежали другие. Старик скакал на кобыле и гортанным голосом подавал команды — другие слушались. Я с жадностью следил за охотой. Отсюда было видно, как другие загнали кабанов в каменный клин с отвесными стенами и начали избивать их — вопли и визг еще долго доносились оттуда.
От усталости и голода я опустился на пол и заснул было, но вдруг земля подо мной задрожала, вода в яме, в центре пещеры, покрылась рябью, и я услышал звук — такой страшный звук, будто выл большой голодный волк, рыдала сова и плакал маленький ребенок одновременно. Звук исходил от воды, от того белого и круглого, что было похоже на Что-то, утонувшее в озере. Мне хотелось вскочить и бежать, но вместо этого я ползком приблизился к воде. Едва я обмакнул пальцы, как звук изменился. Я погрузил кисть — звук стал приятнее, не таким резким и выворачивающим душу. Тогда я опустил в воду одну руку, потом другую, — звук еще более смягчился. Я опустил в воду ноги и погрузился весь, по самое горло, — звук стал певуч, будто запела стая перелетных птиц. В воде было тепло и приятно и я, плавая как рыба, случайно дотронулся до белого и круглого Чего-то, лежавшего на дне ямы…
…Вынырнул я на середине озера. Солнце палило нещадно, но здесь, в воде, было не так жарко — два могучих вентилятора Станции Контроля Космических Объектов (СККО) подсасывали к озеру холодный воздух с вершины восточного хребта. До конца дежурства было еще полтора часа, и я включил гермошлем, чтобы проверить показания приборов и окинуть взглядом Входной Экран.
Гермошлем — очень удобная штука: где бы вы ни были, в озере, в лесу ли, на вершине горы — в радиусе десяти километров гермошлем соединит вас с контрольным пунктом, и перед вами возникнут приборы и экраны, как будто вы перенеслись в операторский зал. Просто не верилось, что было время, когда операторы как идолы торчали перед приборами, не смея отлучиться. В гермошлеме вы можете, бродя где угодно, одновременно видеть показания приборов.