В мире фантастики и приключений. Выпуск 6. Вторжение в Персей
Шрифт:
– Мемуары? Не понимаю, Павел. В древности что-то такое было – воспоминания, кажется... Но писать в наше время воспоминания?
Ромеро разъяснил, что можно и не диктовать, а вспоминать мысленно, МУМ сама запечатлеет мысли. Но фиксировать прожитую жизнь нужно – так поступали все исторические фигуры прошлого, а я теперь, несомненно, историческая фигура. Историограф похода, конечно, и без меня опишет все важные события. А мне надо рассказать о своей жизни. Она внезапно стала значительным историческим фактом, а кто ее лучше знает, чем я сам?
– А Охранительница на что? Обратитесь
– Верно! Вы и сами того не знаете, что она хранит в своих ячейках. Нас же интересует, что вы считаете в себе значительным, а что – пустяком. И еще одно. Охранительница – на Земле, а ваша внеземная жизнь, неизвестная Охранительнице, как раз всего интересней.
– Вы не секретарь, а диктатор, Павел. Отдаете ли вы себе отчет, что в мемуарах мне придется часто упоминать вас? И мои оценки не всегда будут лестны...
Ответ прозвучал двусмысленно:
– Человеку Ромеро они, возможно, покажутся неприятными, но историограф Ромеро ухватится за них с восторгом, ибо они важны для понимания вашего отношения к людям.
В этот же день я стал диктовать воспоминания. В детстве моем не было ничего интересного, я повел рассказ с первых известий о галактах. Случилось так, что в эту минуту мимо окна пролетал Лусин на Громовержце, и я вспомнил другого дракона, поскромнее, – на том Лусин тоже любил кататься, – и начал с него. С тех пор прошло много лет. Я давно забыл те мемуары, ту первую книгу, как называет ее Ромеро. Я диктую сейчас вторую – наши мытарства в Персее.
Передо мною – лента с записью, рядом с ней та же запись в форме изданных по-старинному книг, пять толстых томов в тяжеленных переплетах – официальный отчет Ромеро об экспедиции в Персей, там много говорится и обо мне, много больше, чем о любом другом. И, если я пожелаю, вся эта бездна слов, сконцентрированных в отчете, зазвучит в моих ушах голосом Охранительницы, живыми образами засветится на экране.
Я хочу поспорить с трудом Ромеро. Я не был тем властным, неколебимым, бесстрашным руководителем, каким он меня изображает. Я страдал и радовался, впадал в панику и снова брал себя в руки, временами я казался самому себе жалким и потерявшимся, но я искал, я неустанно искал правильный путь в положениях почти безысходных – так это было. Я продиктую книгу не о наших просчетах и конечной победе: такую книгу уже создал Ромеро, другой не надо. Нет, я хочу рассказать о муках моего сердца, о терзаниях моей души, о крови погибших близких, мутившей мою голову... Нелегким он был, наш путь в Персее.
5
Доклад о том, что эскадры не готовы в дальний поход, породил на Земле тревогу. Веру и меня вызвали в Большой Совет. Я пошел к Мери попросить сопровождать нас на Землю. Мы с Мери теперь не виделись неделями: я пропадал на кораблях, она нашла себе занятие в лабораториях Оры. Мне показалось, что она больна. На Оре, как и на Земле, болезни невозможны. Но у Мери был такой грустный вид, глаза так блестели, а припухшие губы были такие сухие, что я встревожился.
– Ах, ничего со мной, здорова за двоих, – сказала она нетерпеливо. – Когда отлетаете?
– Может,
– А зачем мне лететь на Землю? Тебе надо, ты и лети.
– Такая долгая разлука, Мери...
– А здесь не разлука? За месяц видела тебя три раза. Если это не разлука, то радуюсь твоему удивительному чувству близости.
– На корабле мы будем все время вместе.
– Ты и там найдешь повод оставлять меня одну. Не хочу больше уговоров, Эли! Кстати, дам тебе поручение – список материалов для моей лаборатории. Привези, пожалуйста, все.
Мне пришла в голову одна мысль и сгоряча показалась хорошей:
– На Вегу идет галактический курьер «Змееносец». Ты не хотела бы прогуляться туда? Экскурсия на Вегу займет три месяца, и на Ору мы вернемся почти одновременно.
У Мери вспыхнули щеки, грозно изогнулись брови. В гневе она хорошела. При размолвках я иногда любовался ею, вместо того чтоб успокаивать, это еще больше сердило ее.
– Ты не мог бы сказать, Эли, что я потеряла на Веге?
– На Веге ты ничего не потеряла, но многое можешь найти.
– Под находкой ты, по-видимому, подразумеваешь Фиолу?
– Поскольку ты хотела стать ее подругой...
– Этого хотел ты, а не я. Вот уж никогда не было у меня желания выбирать в подруги змей, даже божественно прекрасных! И особенно – возлюбленную змею моего мужа!
Я сокрушенно покачал головой.
– Ах, какая пылкая ревность! Но как же быть мне? Надо распространять благородные человеческие порядки среди остальных звездожителей, а моя собственная жена вся в тенетах зловредных пережитков. Какими глазами мне теперь смотреть на галактов и разрушителей? Какие евангелия им проповедовать?
– Когда ты так ухмыляешься, мне хочется плакать, Эли!
– Тебе это не удастся! Через минуту ты будешь хохотать, вижу по твоим глазам.
Хохотать она не стала, но плохо начатый разговор закончился мирно. Мери проводила меня на «Волопас». В салоне Вера сказала:
– Мери хорошо выглядит. И здоровье у нее, кажется, крепкое?
– Здорова за двоих, так она сама сказала.
Все дни в полете заполнили совещания с Верой и ее сотрудниками. Их у нее добрая сотня, и весь этот коллектив – а впридачу к нему и корабельная МУМ – разрабатывал детали вселенской человеческой политики. На одном из их симпозиумов о природе галактического добра и зла я, почти обалдев, выпалил:
– Что толку копаться в частностях? Мне бы встретиться с разрушителем, а там я соображу, как действовать.
– В тебе нет жилки политика, – упрекнула Вера.
– Сухожилия, а не жилки, Вера. Ибо ваши ученые речи так сухи, что я испытываю от них жажду буянить и ниспровергать добро.
С того дня я не ходил на совещания у Веры, а перед прибытием на Землю прочитал ее доклад Большому Совету – длинный список политических предписаний на все случаи похода. Все их можно было свести к нехитрой формуле: к разумным существам Вселенной относись по-человечески, по-человечески поддерживай добро, по-человечески борись со злом. Мне кажется, не стоило так много трудиться, чтобы в результате выработать такой бесспорный катехизис.