В мире исканий(изд.1949)

Охотников Вадим Дмитриевич

— Ну что ж, давайте! — ответил я. — Только что-ни­будь посмешнее.

Долговязый лейтенант, большой шутник и балагур, полез за портсигаром в карман и, стараясь быть серьез­ным, начал свой рассказ приблизительно так:

— Территорию научно-исследовательского института, к которому я был прикомандирован в начале войны, вы, может быть, знаете…

Так вот, вам только трудно будет себе представить, насколько уныло она выглядела после эвакуации. Всюду пусто. Валяется хлам. Полное впечатление разоренного гнезда.

Оборудование

уже отправлено. Люди тоже уехали. Оставались временно только я и механик Петя Янин — простой такой парнишка и замечательный товарищ.

В то время мы уже не были сильно заняты. Упаковы­вали кое-какую мелочь, бродили по опустевшим корпу­сам, чтобы посмотреть, не осталось ли чего нужного, и ждали самолет для отправки. В общем, свободного вре­мени у нас было много.

Появилась у Пети в то время одна забава, если так можно выразиться. Собственно, из-за нее все это и про­изошло…

Находился у нас неотправленным обыкновенный ап­парат для записи звука на граммофонные пластинки. Сколько раз я говорил: “Петя, упаковывай аппарат в ящик. Придет неожиданно машина — задержишь ты меня с этим делом!” А он возражал, клялся, что не задержит, и продолжал свое.

Что же он с ним делал? Да очень простую вещь. Как только бывало услышит сигнал воздушной тревоги, так сразу микрофон вытаскивает на двор или высовывает в окно. Ну, а в это время, как вам известно, что обычно творится в атмосфере? Самолеты гудят, зенитки палят, бомбы воют и рвутся, можно сказать иногда даже очень близко от нас. А он сидит себе у прибора и все эти зву­ки записывает на пластинку.

Проделывал он это довольно часто.

“Хочу, — говорит, — оставить нашему потомству зву­ковую память об этих днях”. Вообще, конечно, вещь интересная! Но только уж очень надоел он мне с этим. Воздушных налетов в то время было много, и чуть ли не после каждого из них показывает мне Петя пластинку. Это такой прозрачный диск.

“Вот, — говорит, — замечательная звуковая картина запечатлелась, товарищ Воронов, Кто здесь не оставал­ся, будет иметь полное представление. Хочешь прослу­шать?”

Ну, я обычно начинаю сердиться и опять напоминаю, чтобы аппарат был немедленно упакован.

Особенно же надоедал он мне по вечерам, когда за­ставлял прослушать свою коллекцию на электрическом граммофоне, с большим, очень мощным репродуктором. Звук получался настолько громкий, что в комнате созда­валось впечатление настоящей бомбежки.

Жили мы тогда в одной из комнат нижнего этажа корпуса “Б”. Это очень старинное здание с бесконечными узкими коридорами, в которых можно даже заблудиться.

Так вот, вся эта история начала разворачиваться на моих глазах именно там…

Рассказ лейтенанта о происшествии на территории известного научно-исследовательского института заинте­ресовал нас, хотя ничего необыкновенного в нем пока не было.

Мы пытались представить

себе ленинградскую блока­ду, пустующее здание института, расположенного на ок­раине города, и всю ту обстановку, о которой говорил Воронов.

Убедившись в достаточном внимании к своему рас­сказу, лейтенант явно приободрился.

— Как-то раз во время воздушной тревоги, днем, — продолжал он, — я находился в одной из комнат на вто­ром этаже этого самого корпуса “Б” и смотрел в окно. Тревога, должен сказать, была какая-то несерьезная. Во­обще, конечно, слышно было, как немецкий самолет гу­дит наверху своим характерным тоном. Но был он, воз­можно, очень высоко и из-за сплошной облачности не виден совсем. Зенитки молчат. Бомбы тоже не падают. В общем, не налет, а так себе, пустяк…

Вдруг, слышу, раздается издалека громкий, но очень уж странный взрыв. Даже не знаю, можно ли это на­звать взрывом.

Вообще различных взрывов и разрывов я наслышал­ся очень много. Все их хорошо знаю и отличаю друг от друга. А здесь что-то совершенно необычное: непрерыв­ные раскаты с воем и очень резким свистом. Одновре­менно замечаю, что где-то у нас в здании зазвенели осколки стекол.

Должен сказать, что последнее обстоятельство меня даже расстроило. “С чего бы это? — думаю. — Фугасные бомбы падали совсем близко — и ни одного лопнувшего стекла во всем корпусе. А здесь — отдаленный взрыв, и вдруг лопнули…”

Только хотел я пойти посмотреть, где это произошло, как в поле моего зрения появилось нечто новое.

Представьте себе: полным ходом кувыркается сверху вниз германский самолет. Падает совсем недалеко от нас. Прекрасно видно, что это бомбардировщик “Юнкерс-88”. И понятно, отчего он свалился. От одного кры­ла у него осталось только воспоминание, или, точнее вы­ражаясь, небольшой кусок. “Так, — думаю я, — значит, оторвали тебе крылышко. Ну что ж, туда тебе и до­рога…”

Отошел я от окна немножко в сторону — на случай, если при падении взорвется бомбовый груз. Только нет, слышу, самолет упал тихо. Посмотрел я опять в окно. Вижу, лежит, голубчик, в поле. Народ уже к нему бе­жит, как полагается при таких обстоятельствах, и все такое прочее.“Тут, — думаю, — все протекает нормально. Пойду лучше посмотрю, где это у меня пострадали окна”.

Начал я ходить по комнатам и вижу, что всюду окна закрыты плотно и стекла в полной исправности. Так я мог бы искать еще долго, если бы не обратил внимания на то, что кое-где на полу валяются черепки от стеклян­ных матовых плафонов, прикрывавших электрические лампочки под потолком. Тут я вспомнил, что только что видел их совершенно целыми. “Как это они так сразу разлетелись?” думаю. При этом, представьте себе, непо­хоже, что они упали и от этого именно разбились. Кое-где на железной арматуре еще болтаются остатки, из чего можно заключить, что плафоны полопались наверху.