В миру
Шрифт:
Психанув на Коноводова, на Деда, на себя, я втемяшил в голову, что нужно не просто заменить интервью Коноводова на абы что, а заполнить полосу им же. Только теперь это будет чернушный репортаж. С его же фотографией, но в окружении мерзких рож с непотребного шествия. Получи и распишись, в понедельник, на первой полосе самой массовой газеты в городе. Держи, урод, подачу! И чтобы другим неповадно было.
Попасть на крышу мне помог менеджер Серега. Он тогда в кабаке и проболтался, что является членом тайной организации, готовящей против «этих» акцию. Серега парень хороший, но всегда был треплом. Он пытался меня завербовать, а вышло так, что это я его завербовал на службу скандальной хронике.
4.
Шествие
Дураки – дураками, а место выбрали удачно – подумал я про акционеров.
Когда участники шествия пройдут площадь, втянувшись в узкую горловину проспекта, задняя часть неизбежно отстанет. Она и попадет под кетчупометание. Возникнет паника и милицейская стража просто отсечет голову шествия от хвоста. Голова уйдет дальше, а стража рассеет ту часть толпы, что оказалась под обстрелом. Тут-то соусометатели спокойно выйдут со стройки и растворятся в суматохе. Хороший план! Неужели сами придумали?
От мыслей меня отвлек шум. Он шел снизу и сбоку, с улицы, примыкавшей к площади перпендикуляром. Выглянув, я увидел неожиданную картину. Полсотни пожилых людей, судя по орденам и планкам на стареньких выходных костюмах – ветеранов, решили организовать что-то похожее на протестный митинг. Старички и старушки, одевшись поторжественней, вооружившись самодельными плакатами с лозунгами и символами минувшей эпохи, пытались пройти на площадь. Но милицейская стража их уже надежно блокировала.
Старички галдели. Раздавались требования пропустить и угрозы обратиться во все инстанции. Гомон нарастал, народу прибывало. На выручку спешили из домов по соседству, подтягивались зеваки. Начальник стражи – толстый капитан увещевал толпу, но его никто не слушал. Все галдели и перебивали и капитана, и друг друга. Капитан разводил руками:
– А что я сделаю, не положено…
Рация на его поясе шипела и пульсировала огоньками, но слов было не разобрать. Махнув, капитан ушел в патрульную машину. Вскоре количество нарядов возросло. Стража выстроилась в живую цепь и перегородила улочку от дома до дома. Старички наперли на нее и остановились. Позади сборища тоже вырос своеобразный заградотряд. Протестующие оказались в горле узкой улочки наподобие пробки в бутылке с шампанским, которая может быть вынута только в одном направлении. В том, где она плотнее всего сидит.
Не успел я подивиться на сноровистую в борьбе со стариками стражу, как меня позвал Олег. Шествие накатывало разноцветным пенным валом, точно волна на черноморский пляж, – такое же обилие всякого мусора. На фоне низкого серого неба этот пестроцвет казался особенно ярким. Уже можно было начинать снимать, и я, прикрывшись от акционеров рюкзачком, сделал на пробу пару снимков. Потом еще раз проверил видоискателем точки съемки, и неожиданно увидел в объективе соседей. На крыше дома напротив располагалась съемочная группа – оператор с камерой и пара человек. Их одинаковые яркие жилеты алели на фоне закурчавившегося тучами, серого неба, почти слившегося цветом с крышей. Я хотел было сказать о соседях акционерам, но отвлекся на шествие.
Оно уже вваливалось на площадь. Впереди шли барабанщицы-мажоретки, высоко взбрыкивая полными ляжками в коротких белых шортах. На барабанщицах явно сэкономили, предпочтя не нанимать вышколенных моделей из агентства, а насобирав по сусекам разноростную гамазню. Они и шли соответственно, постоянно сбивая шаг, отчего их многорядная колонна семенила ногами в ботфортах. Это смешное заплетание ног было похоже на движение какой-то подгулявшей многоножки.
Удары по барабанам мажоретки лишь имитировали. Зато шедший за девками духовой оркестр во все щеки выдувал звуки, да вторил ему, отбивая ритм огромный полковой барабан. Два литаврщика перед оркестром от души лупили по тарелкам, не отрывая глаз от аппетитных, жопастых барабанщиц, что плелись перед ними и смешно спотыкались.
За оркестром следовал строй жеманных, карикатурных педерастов, впрочем жидкий и немногочисленный. В нем преобладала военная-голубая тематика, та, в которой любят изображать подобных персонажей низкопробные комедии – фуражки с высокой тульей, раскрашенные хари, яркие губы и щетина. Присутствовали также френчи, аксельбанты, портупеи. Все это даже с крыши выглядело бутафорски. Сборище двигалось за оркестром пусть и соблюдая какое-никакое построение, однако неуверенно. Было видно, что участники не в своей тарелке; они пугливо озирались, робко улыбались и изредка подбрасывали вверх конфетти.
Далее ехало нечто, издалека показавшееся мне огромной кучей дерьма. За ним уже просто текла разноцветная толпа с шарами, картонными вертушками и плакатами на тему свободной любви. Она состояла из сочувствующих, и простых зевак, затесавшихся ради прикола. Глаз еще изредка выцеплял в толпе какого-нибудь экзота со страусовыми перьями в дряблом заду, но это была именно что экзотика.
Самое же интересное было в дерьмоподобном сооружении на колесах. Еще когда только шествие вползало в площадь, когда эта самодеятельная бутафория едва начала распространять из динамиков сладкоголосую попсовую вонь, мне показалось, что только так и можно представить господнюю срань, ползущую за демонстрантами вниз по бульвару.
Будто бы кто-то сверху так прогневался, глядя на эту дешевую попытку влезть задом в калашный ряд, что принялся плевать и швыряться всякой дрянью, и накидал ее целую кучу. И теперь эта огромная дермьмомасса ползет, настигая грешников, накатывает на них и вот-вот погребет и стерет в порошок. Дополняло впечатление изредка взлетавшее конфетти. Оно медленно осыпалось вниз, как будто этот кто-то сверху подтер зад бумажками и бросил их туда же, в ту же фекальную кучу.
По мере надвигания дерьмоколесницы на площадь стали видны ее очертания, а вскоре можно было уже разглядеть все в подробностях. Это была драпированная площадка, вроде постамента или трибуны из досок, установленная на прицеп. Тянувший прицеп тягач был обит фанерными декорациями и изукрашен цветами. Ровно так и поступали раньше с грузовиками на первомайских демонстрациях.
Грузовик двигался медленно, со скоростью человеческого шага. По бокам от площадки вышагивали мускулистые парни. Они были с ног до головы выкрашены в бронзовый цвет, из одежды на них были лишь золотистого цвета набедренные повязки, да такие же сандалии. Качки несли на плечах серебристую цепь, со звеньями размером со среднюю дыню. Цепь тоже была бутафорской, из пенопласта или папье-маше. Лица качков были сосредоточены и суровы.
На самой же площадке, у подножия коричневой конструкции, также по периметру, располагались девки, выряженные на манер баскетбольных группиз-чирлидерш; короткие юбки, лохмотья из розовой мишуры от колен и до пят и розовые же топики. В руках у них были вееры-мочалки. Головы их венчали странные розовые конструкции, походившие издали на распущенные павлиньи хвосты, только остриженные на высоте в полметра. Лица их были размалеваны, оклеены блестками, обляпаны позолотой. Девки дрыгали ногами, трясли мочалом, вертели жопами и имели довольный вид, ибо привлекали всеобщее внимание.