В моём сердце ты...
Шрифт:
Елена Эдуардовна тихонько ахнула, рефлекторно содрогнулась и, поморщившись, отвела взгляд. Однако успела отметить, что Арсений вроде цел и вроде вменяем. Лишь подбородок перепачкан. И слава богу. Только травм и разбирательств с инспекцией по охране труда для полного счастья ей не хватало.
На Батурина она старалась не смотреть, но всё равно остро чувствовала его взгляд, тяжёлый и пристальный. И своевольное сердце, наплевав на все её мысленные увещевания, часто и хаотично заколотилось, будто в лихорадке.
Вообще, стоило, конечно, остаться: устроить им разнос, разогнать по
И всё равно надо было как-то взять себя в руки, остаться, проследить, ведь мало ли что… а она малодушно сбежала. Елена Эдуардовна спускалась вниз, ругая себя на чём свет стоит. Но не возвращаться же теперь?
Сообразив, она препоручила проследить за порядком охране.
– Поднимитесь в отдел рекламы и выпроводите всех по домам, – попросила она охранника. – Затем сообщите мне. Я буду у себя.
Охранник заверил, что всех мигом разгонит, а Елена Эдуардовна поднялась в свой кабинет, мысленно прощаясь с мечтами о ванной и «Девчатах».
Глава 40
На следующий день прямо с утра Елена Эдуардовна продублировала своё распоряжение всем горе-специалистам из рекламного: каждому явиться в отдел кадров и написать объяснительную по поводу вчерашнего инцидента.
Уже к обеду Людмила Михайловна занесла ей в кожаной папке вместе с другими документами на подпись тонкую стопочку объяснительных.
Елена Эдуардовна, несмотря на распирающее любопытство, сначала занялась делами важными и серьёзными – пересмотрела все документы, которые требовалось завизировать. И лишь потом взялась за «увлекательное чтиво».
Однако чтиво оказалось не особо увлекательным. Сплошные обтекаемые, шаблонные фразы. Можно сказать, отписки. Ясно было только одно – собрались дебоширы по случаю дня рождения Дины Шигибаевой.
В общем-то, дело житейское, правда, обычно сотрудники ограничивались чаепитием с тортиком, ибо употреблять на рабочем месте запрещалось категорически – этот момент был даже прописан в локальных нормативных актах*. Про побоища и порчу имущества – и говорить нечего.
Эти же смельчаки пошли в разнос.
Правда, и Дина, и Люба, и Катя, и Арсений утверждали, что всё получилось просто случайно. Никакой потасовки в помине не было. Выпили совсем чуть-чуть, лёгонького домашнего винца. Квас почти. А шкаф… так это Арсений зазевался и, не рассчитав, слишком сильно захлопнул дверцу, вот она и разбилась. В конце все четверо посыпали голову пеплом и клялись, что больше никогда ничего подобного не повторится.
Батурин же вообще проигнорировал её распоряжение. В кадрах сказали, что он и не приходил писать объяснительную. Не захотел.
Гордец! И глупец…
Эти-то, разумеется, сговорились: что писать, что не писать. Фразы почти одни и те же с лёгкими вариациями. Про разбитое лицо Арсения ни один даже не упомянул, а её почему-то именно это интересовало больше всего.
Конечно, всех до единого следовало наказать и наказать серьёзно. Но там был он…
Опять же, спустить подобное с рук тоже нельзя. Ведь пойдут разговоры: двойные стандарты, мол,
Так что теперь вся контора знала о приключениях этих героев, с подробностями, даже с такими подробностями, которых, наверняка, и не было. И уж конечно, всех снедало любопытство – что теперь им будет за такой подвиг.
«Идиоты, ну что за идиоты!», – прошептала расстроенно Елена Эдуардовна.
И вот что ей делать? Закрыть глаза на происшествие нельзя. Тем более нельзя кого-то из них наказать, а кого-то – нет. И если эти четверо покаянно примут хоть выговор, хоть лишение премии, то Батурин… он же просто сразу уволится. И дело даже не только в чувстве собственного достоинства, на которое он не позволял никому посягать. Просто откуда-то у неё взялась такая уверенность, что он на пределе, что готов всё бросить и уйти, достаточно малейшего толчка. Потому и объяснительную писать не пожелал. А ей становилось аж тошно при одной мысли, что он действительно уволится.
Но всё-таки что же на самом деле там произошло?
Припереть бы к стенке кого-нибудь из них, один на один, и выудить правду. Любу? Нет. Люба – девушка хитрая и изворотливая. И врёт искусно. Там и не сразу поймёшь у неё – где правда, а где не очень. А вот с остальной троицей попробовать стоит.
Начать Елена Эдуардовна решила с Кати Петровой. Она застенчивая и, кажется, честная. Слабое звено в их цепочке.
Вызвала Катю она официально, через секретаря.
Та пришла и застыла на пороге соляным столбом. Страх, почти паника, буквально исходили от неё волнами. Такую и к стенке припирать как-то совестно. И тяжёлая злость, которая вспыхнула, когда Елена увидела их на лестнице, а теперь просто тихонько тлела, сейчас окончательно погасла.
– Присядь, Катя, – кивнула она на ближайший от себя стул, стараясь, чтобы голос звучал мягче.
Та неуверенно подошла, села на самый краешек.
– Прочитала я ваши сочинения, – Елена Эдуардовна приподняла листки с объяснительными. – Люба, поди, придумала эту версию?
Катя сидела, низко опустив голову, и молчала.
– Ну что сказать? Завидное единодушие. Только вот что: я видела то, чего, по вашим словам, вроде как не было вовсе. Выходит одно из двух: либо я сошла с ума, либо вы врёте. Так что, Катя?
Она по-прежнему молчала, не поднимая глаз.
– Хочешь сказать, что я сошла с ума?
Катя, помедлив, мотнула головой.
– Хорошо. Тогда расскажи мне честно, что случилось?
Она не шелохнулась, продолжая разглядывать сложенные на коленях руки. Поняв, что ответа не последует, Елена Эдуардовна вздохнула.
– Ладно. Скажи хотя бы, почему Батурин ударил Мазутова?
Катя взглянула на неё страдальчески, но опять не проронила ни слова. Елена Эдуардовна начала раздражаться. Ну что за детский сад? Взрослые же люди, а развели тут круговую поруку. Телефон нежно пиликнул, но она не стала отвечать.