В моей руке – гибель
Шрифт:
Люди сейчас пропадают каждый день.
Колосов за эту неделю тоже постарался узнать кое-что новое. Он общался с родственниками задержанного — с его братьями, Дмитрием и Иваном. Дядя Валерий Кириллович, как оказалось, сразу же после похорон брата вылетел вместе с женой за границу, а маразматическая девяностолетняя бабка и старая домработница в счет не шли — заливались слезами и лепетали: «Степочка наш… мальчик дорогой…» — и все в таком роде.
Обе беседы с Базаровыми Колосов помнил чуть ли не наизусть. И обеими остался недоволен. Дмитрий добивался встречи с правоохранительными органами сам. Вообще
Известие об аресте Степана он воспринял внешне спокойно. Колосов приехал в офис нефтяной компании, что в Гнездниковском переулке, и вызвал Дмитрия в вестибюль по внутреннему телефону охраны. Дмитрий спросил, при каких обстоятельствах задержан Степан. Колосов не стал скрывать.
Ответил и на вопрос, в чем тот подозревается: в убийствах, а также «ну, скажем, в исчезновении гражданки Гинерозовой».
Дмитрий тут же заявил, что адвокатом у брата будет некий Альфред Маркович. Фамилия и известность этого адвоката были таковы, что Колосов понял: либо клан Базаровых давно уже пользуется услугами этого светила защиты в качестве семейного адвоката, либо… либо Дмитрий сам давно уже подготовил для брата этот запасной аэродром, подозревая, что рано или поздно возникнет потребность в квалифицированном и именитом защитнике.
Проблемы насчет недуга, которым страдал Степан, Дмитрий предложил Колосову обсудить, и как можно скорее, и даже обещал сразу привезти все медицинские документы и пригласить врача, наблюдавшего Степана после перенесенного трихинеллеза во время лечения в НИИ мозга.
Складывалось впечатление, что Дмитрий охотно идет навстречу следствию и может ответить на любой вопрос, интересующий Колосова и его коллег. Но Никита помнил предупреждение Кати насчет особых отношений между близнецами.
И вскоре ему пришлось на личном опыте убедиться, что помощи в изобличении Степана от его брата ждать не приходится. Правда, и это было вполне обычным явлением. Кто из близких родственников даже таких чудовищ, как Чикатило, Головкин или Сливко, хоть чем-то добровольно помог следствию? Даже таких монстров родственники старались выгородить, обелить, представив не волками, а овцами, заблудившимися в трех соснах своих болезней, инстинктов и страстей.
Не очень-то доверяя искренности хлыща, Колосов отложил беседу с ним до детального изучения истории болезни Степана Базарова и консультаций по этому вопросу у специалистов Института им. Сербского, где в самом ближайшем будущем «оборотня» ждала стационарная судебно-психиатрическая экспертиза.
В собирании материалов на Степана Базарова Колосов полагался на его младшего брата Ивана, он не забыл, с какой злостью этот парень отзывался о своих старших братьях. Но и эта приватная беседа получилась немного не такой, какой представлял ее себе Никита.
Они сидели в кабинете Колосова в здании Главка в Никитском переулке. В тот день начальник отдела убийств чувствовал себя особенно плохо: ребро давало о себе знать — каждое движение отдавалось ноющей болью в боку. А по телевизору, как назло, шли рязановские «Старики-разбойники», и дурацкая фраза
Иван тоже был хмур, как туча. С момента их первой встречи в ночь смерти Владимира Кирилловича он словно еще больше похудел и осунулся. Бледный, хрупкий мальчишка.
Взгляд угрюмо уперт в пол — в глаза начальнику отдела убийств он явно смотреть не желал. На вежливое, миролюбивое предложение «рассказать о брате» парень отделался коротким, еле процеженным сквозь зубы ответом:
— Я не знаю ничего. Спросите лучше Димку, — заявил Иван.
— Не знаешь или не хочешь со мной о Степане говорить? — Колосов сразу поставил вопрос ребром. А как его ребро болело!
— Не хочу.
— Почему?
— Мне неприятно… точнее, тяжело говорить об этом с человеком, которому я обязан тем, что в глазах всего света выставлен как братец маньяка.
— Значит, по-твоему, Иван, Степан ваш не маньяк?
— Нет.
— Тогда расскажи толком, почему ты считаешь, что мы ошибаемся?
— Димка сказал, что… что вы его в каких-то диких убийствах обвиняете, и с Лизкой тоже. — Иван запнулся. — Это не правда все.
Колосов помолчал.
— Это Дмитрий тебе линию поведения выбрал, да? — спросил он тихо. Братцем маньяка в глазах света, конечно, быть неприятно, Ваня, Дима ваш прав…
— Он меня ничему не учил! — Иван повысил голос.
И зря — юношеский тенорок сразу же сорвался на петушиный фальцет. — У меня свой ум есть, я не нуждаюсь ни в учителях, ни в советчиках, ни в каких-то линиях поведения, ясно вам? Со Степаном это все не правда, потому… потому что… в нашей семье такого просто не может быть!
— Такого? Выродка, что ли? В любой семье, даже в такой известной, как ваша, не без урода, — Колосов прищурился недобро: да уж, семейка. Дед его, помнится, в своих фильмах, за которые премии получал — то сталинские, то ленинские, то государственные, все поучал, что такое советский человек и откуда взялась социалистическая мораль.
— Степка больной. Его лечить надо, — Иван нервно сплетал и расплетал пальцы. — А не в тюрьму сажать.
— Ваня, ответь мне, только честно, на один вопрос: почему ты ушел из дома? — неожиданно спросил Колосов.
— Это не ваше дело.
— Теперь все дела вашей семьи — мои дела. Не хочешь отвечать — не надо. Там что-то было перед этим твоим демаршем с неисправной машиной? Молчишь? Тогда будем разговаривать со всей «Амнезией сердца». Друзья твои, наверное, многое о тебе знают. Не все, но почти все, а?
— Да вы что, их сюда тоже потащите?! — Иван даже привстал. — Да вы в своем уме! И так уже…
— Что и так? Репутация по швам трещит? Они ж вроде друзья твои, амнезийцы, как братья тебе, люди передовые, прогрессивные, без предрассудков, цивилизованные? — Колосов не удержался. Сам почувствовал; зря он с парнем так, зря!
— Перестаньте! Перестань, слышишь? — Иван втянул голову в плечи, зашипел. И тут Никита впервые заметил, что брат Иван не похож на близнецов и вместе с тем — похож. На Степана, на Димку-хлыща — тот же поворот шеи, складка у губ и даже интонации… Вот что значит общая кровь.