В моей смерти прошу винить… (сборник)
Шрифт:
Первой жертвой был Миша Кудрин. Тот курносый малец, который назвал его старым жмотом. Сергей Иванович затянул его к себе домой под предлогом обмена марками. Середа с детства увлекался филателией, вот и сгодилось.
Сейчас, дрожащий и пьяный, он не походил на того самца, изнасиловавшего наглого подростка. Когда Сергей Иванович отказался менять непогашенную марку 1925 года выпуска на шесть вполне неплохих, Миша улыбнулся и, попрощавшись, пошел к двери. Все бы этим и закончилось, но пацан прошептал эти два слова. «Старый жмот!» Сергей не считал себя старым ни сейчас, ни уж тем более тогда, в двадцать семь лет. Старик уже не помнил, как это произошло. Он пришел в себя, когда кончил и его член бесполезно обмяк. Мальчишка лежал перед ним голый и мертвый.
«Старый жмот?! Старый трахнутый насильник и убийца, вот кто ты!»
Старик посмотрел на черно-белые снимки, рассыпанные у ног. Сергей нашел ту самую фотографию, где был он, Мишка и еще несколько ребят. Здесь Кудрин выглядел точно так же, как и еще час назад, когда он с друзьями произносил: «кошелек или жизнь». Середа знал, что это невозможно. Пацан мертв! И зарыт в его огороде около тридцати лет назад.
Сергей Иванович больше никого из своего поселка не убивал. Он выезжал в соседнюю область. Приманкой для подростков были все те же марки. Дальнейшее происходило по одному и тому же сценарию. Чертовому сценарию, в котором хеппи-энд был только для Сергея Ивановича Середы. Так оно и было до сегодняшнего дня.
Сколько их было? Он знал точную цифру, но сейчас не смог ее вспомнить. Десять? Пятнадцать? Нет.
Сергей привозил их сюда, в этот небольшой домик на окраине поселка. Тут и днем-то было не особо людно, а ночью и вовсе ни души. Ему все сходило с рук. Черт возьми, все! Ничто так не дарует вседозволенность, как безнаказанность. Долбаная свобода, подаренная халатными стражами порядка, безразличными прохожими, видевшими, как он усаживает в свою машину подростков. А ведь он на своей «копейке» проездил до самой старости (и своей, и машины). Ее «полуразложившийся труп» до сих пор гнил на заднем дворе.
Сергей Иванович хмыкнул и опустошил вновь наполненную рюмку. Он где-то услышал фразу и пользовался ею в удобные для себя моменты.
– Это не я такой, это жизнь такая, – прошептал старик.
А если говорить о конкретном случае, то эта фраза полностью оправдывала его деяния за все эти годы. Мол, если бы не попустительство со стороны властей, если бы не доступность детей (за марку залезать в машину к чужому дядьке?!), то поживал бы себе Сергей Иванович Середа вполне законопослушно. Ну а так… Раз нет, так нет.
Несмотря на то что дрожь ушла, ему все равно было страшно. В первую очередь, потому, что он начал вспоминать свои злоключения. Сергей Иванович «завязал», когда его старушка «копейка» встала на запасные пути. В последние годы у него вообще пропало всякое сексуальное влечение. Нет, детей он любить не перестал. Он просто перестал их убивать, при этом испытывая оргазм. И именно тогда он понял, что все, пора на покой. Но еще (по привычке, что ли?) проработал четыре года, прежде чем уйти на пенсию официально.
Сергей еще раз посмотрел на фото с Мишкой. И вдруг что-то почувствовал. Слабая волна пробежала по паху. Он попытался сосредоточиться на воспоминаниях тридцатилетней давности. Несмотря на довольно приличный срок, Сергей Иванович помнил каждое движение, каждое слово… У него встал! Он почувствовал мощную эрекцию.
Сергей поднялся из кресла. Каждое движение дарило боль и наслаждение. Теперь привидевшийся ему Мишка Кудрин, дети, пришедшие забрать его жизнь, казались каким-то наваждением, кошмарным сном. Это все оставило, конечно, неприятный осадок, но не более того. На фоне здоровой эрекции все это можно было бы сравнить с досадным разговором с грубой продавщицей.
Сергей Иванович прошел в ванную и расстегнул ширинку. Как он давно не видел своего «дружка» в такой форме.
– Сейчас, – прошептал старик, – сейчас я тебе помогу.
Он взял член в руку и начал водить взад-вперед. Кончил он довольно-таки быстро. Вымыл руки и пошел допивать водку. «Кошелек или жизнь» осталось на заднем плане. Но когда Сергей Иванович только вошел в комнату, он понял – что-то случилось. Пока он дрочил, в его дом кто-то проник. Пенсионер схватил пустую бутылку и пошел ко входной двери. Все замки на месте. Но Сергей буквально шкурой чувствовал присутствие кого-то опасного.
– Эй! Кто здесь?
Он почему-то был уверен, что сейчас услышит:
– Кошелек или жизнь!
Чертов праздник! Но ничего подобного не прозвучало. В доме было настолько тихо, пенсионер даже подумал, что оглох.
– Эй!
Он обошел весь дом, но так никого и не нашел. Чувство тревоги никуда не делось, немного поутихло, но только он вошел в зал, оно вспыхнуло с новой силой. Сергей Иванович выронил бутылку и едва не упал сам.
– Двадцать три! – воскликнул старик.
Он всегда помнил, сколько их было, но старался не думать об этом. Сейчас, когда он увидел детей в своем доме, эта цифра вырвалась сама собой. Подростки от восьми до четырнадцати лет заполнили небольшую комнату. Они сидели, стояли и все как один смотрели на преподавателя. И только когда из толпы вышел Мишка Кудрин, Середа понял, что все дети обнажены. Двадцать три удушенных им ребенка.
– Кошелек или жизнь, – прошептал мертвый мальчик.
Сергей Иванович почувствовал возбуждение. Он мог только мечтать о таком. Двадцать три бледных обнаженных тела обвили его. У старика снова встал.
– Кошелек или жизнь, – повторяли дети.
– Жизнь, жизнь! Возьмите мою жизнь.
Мертвецы начали рвать плоть заслуженного учителя. Старик кончил. Еще раз прошептал:
– Жизнь.
И умер с улыбкой на устах. Мертвецы исчезли, как только его рука с окровавленной «розочкой» упала на пол.
Мальчик с румяными щечками
Саша сидел в саду в полном одиночестве. Вере Павловне иногда казалось, что у мальчишки есть какая-то тайна. Может, он помнил что-нибудь о своих родителях? Вряд ли. Саша попал в их детдом совсем крохой. Женщина подошла и присела на скамейку рядом с мальчиком.
– Ну что, малыш? Чем занимаешься? – Вера улыбнулась.
Саша повернул к воспитательнице свое округлое личико с румяными щечками и улыбнулся в ответ. Вера едва удержалась, чтобы по-матерински не потрепать ребенка за щеку.