В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
Но не всюду оборона на острове оказалась прочной. В восточной части немцы нащупали слабое место. Ночью высадились на Даго.
О продвижении противника мы узнавали от бойцов, пробиравшихся к нам. Сначала приплелись вконец измученные люди сорок второй батареи. Они с боем прорвали кольцо окружения и, слыша, что мы еще сражаемся, решили присоединиться к нам.
Бойцов привел старший лейтенант Китаев. Все они очень устали, были голодны, прямо валились с ног. Мы их накормили обедом и устроили отдыхать в укрытии.
Немцы все подбрасывали новые подкрепления. Восемнадцатого им удалось прорвать линию обороны мыса Тахкун. Они начали заходить с фланга, чтобы отрезать нас от пристани. Мы получаем приказ: "Снарядов не жалеть. Стрелять до последнего".
Открываем ураганный огонь и всю ночь без отдыха бьем по гитлеровцам.
От беспрестанного огня орудия раскалились. К стволам нельзя подойти близко. В дотах жара, дышать нечем. А комендоры не жаловались. Работали полуголыми. От копоти черными как черти стали и одним только интересовались: "Куда стреляем? Корректируют ли наш огонь?"
Старший лейтенант Галанин не любил стрелять по площади. У него в трех местах корректировщики сидели. И сам в перископ наблюдал. Он уже двое суток не спал, на ногах стоять не мог: то почти на перископе висит, то опустится на колени, спиной в стенку упрется и командует. Все расчеты в уме делал. Телефонисты его с полуслова понимали.
Подающие механизмы нагрузки не выдержали: стали выходить из строя. Артиллеристы перешли на ручную подачу. В расчете первой стотридцатки Степанов устали не знал. Здоровенный парнюга! Тяжелые снаряды играючи принимал и с ходу заталкивал. Я У него спрашиваю:
– Устал?
Он черный как негр, только зубами блеснул.
– Нет, - говорит.
– Пусть фрицы и не надеются, сил у меня хватит.
А ребята из расчета смеются:
– Наш Степанов может так снаряд подать, что он без пороха из ствола вылетит.
В общем, не унывали, никто сдаваться не думал.
Днем немцы принялись из минометов по нашей батарее бить. Воют мины противно, разрываются, словно кашляют. Во все стороны осколки разбрасывают. Но у нас все в укрытии. Никто не пострадал.
Потом авиацию напустили. Мы от нее из пулеметов отбивались. Раз даже по "мессершмиттам", летевшим с моря, из пушек залп дали.
Больше с моря они уже не налетали, но бомбили нас долго, носа не давали высунуть. А улетали - мы опять за свое: из всех пушек огонь открывали. Выдержали и самую тяжелую бомбежку.
Девятнадцатого ночью у нас боезапас к концу подошел, только по снаряду на пушку осталось.
Забили мы стволы прибрежным песком, протянули от спусковых механизмов длинные тросы, вышли из дотов и в узкой траншее залегли.
Галанин скомандовать не может: слезы его душат. А ведь какой крепкий человек был! Нервы не выдержали. Я вместо него скомандовал:
– Залп!
Дернули комендоры за тросы - и последний раз грохнули наши пушки, озарив небо и лес оранжевым пламенем. Залп был раскатистым, потому что разворотило все стволы. Пушки непригодными стали.
Начальство нам приказало отходить к маяку.(Пообещало, что там будут ждать мотоботы.
Мы собрались у КП. Подсчитали - все пятьдесят человек налицо.
Разобрали мы ручное оружие, сумки от противогазов патронами заполнили, гранатами увешались и, выдвинув вперед разведку, пошли к маяку.
Маяк не светился. Он был давно погашен. Но мы точно вышли к крайней полоске полуострова. Смотрим - море пустынно, никаких посудин. Даже лодок не видно.
Уже третий час ночи. Вокруг стрельба, ракеты взлетают. Какие - то бойцы бегут. Видят, что мы в морской форме, спрашивают: "Где тут на пароходы грузятся?" - "Не знаем, говорим, сами ищем".
Час ждем, два. Мотоботов нет. Скоро светать начнет. Летчики увидят нас - истребят. Без зениток их не отгонишь.
Я предложил вернуться на свою батарею, залечь в траншеи и отбиваться. Все - таки не зря погибнем. Но командир так устал, что никуда идти не пожелал. Уселся под сосну, закрыл глаза и спит.
Оказывается, если человек сильно спать хочет, то на все ему наплевать, даже плен и смерть не пугают. Я принялся тормошить Галанина, а он уже ничего не чувствует, словно обмер или сознание потерял: глаза крепко сомкнуты, побледнел, от толчков всхрапывает.
На востоке полоска высветилась. Ко мне младший сержант Концов подходит.
– Товарищ военком, здесь дольше оставаться нельзя. Отпустите меня с десятью бойцами - партизанить будем.
– А вы уверены в ребятах? Сумеют партизанскую жизнь выдержать?
– Уверен. Мы третий год вместе служим, как братья стали.
Ну что ж, думаю, пусть идут и воюют. Такие крепыши, если обозлишь, многих фрицев истребят. Не скоро их поймаешь и обезвредишь.
– Идите, говорю, партизаньте. Но дисциплину и морское братство не забывайте.
– Будьте спокойны, не подведем, - отвечает.
– Все уже обговорено.
Поцеловал я младшего сержанта и говорю:
– Уходите потихоньку, чтобы другим души не бередить.
Осталось нас сорок человек. Светать начало. Вот - вот фрицы огонь по отряду откроют, а нам отвечать нечем. Гранаты далеко не полетят.
Галанина не растормошить. Единолично принимаю решение вернуться на батарею. Оставляю на берегу двух связных, приказываю уложить старшего лейтенанта на плащ - палатку и по очереди нести.
Вернулись мы на батарею, круговую оборону заняли, два зенитных пулемета в укрытии установили. Ждем налета авиации, а на душе нехорошо: "Неужели нас бросили на острове и никакие корабли не подойдут?" Тошно воевать с такой мыслью.