В нашем классе
Шрифт:
— Очень педагогично, — сказал, усмехнувшись, Парамонов. — По самой что ни на есть науке.
— Березовой бы тебе каши дать! — ответил старик. — В общем, мальцы, давайте так уговоримся: сегодня я вас пропущу, но чтобы это в последний раз! А как еще раз залезете — в сарай на два дня посажу.
— Честное слово, Савелий Яковлевич, в последний раз! — сказал Юра и подмигнул Толе — дескать, ну и старик, любо-дорого смотреть на него!
Тут же, в котельной, ребята вытряхнули пиджаки, почистили тряпкой ботинки и горячей водой вымыли руки и лицо.
—
Из котельной по подвальному коридору ребята вышли на первый этаж, к физкультурному залу.
Однако войти в зал было нельзя. Там шло выступление, и дежурные девочки с красными повязками на рукавах никого не пропускали.
Толя взад-вперед прошелся по коридору, потом заглянул в один из классов. Там, к своему удивлению, он увидел какого-то мужчину с папиросой в зубах, который выводил мелом на доске смешную рожицу. Но вот, улыбнувшись, он стер свою картину и, грузный, сел за маленькую парту в первом ряду и, подперев ладонью подбородок, задумался…
Толя тихо отошел. По всему было видно, что этот человек учился давным-давно и теперь за партой вдруг припомнил свое детство — шумные коридоры, звонки на перемену и всю-всю веселую школьную жизнь. Наверно, это был чей-нибудь отец. Пришел за своей дочкой.
До коридора донеслись аплодисменты. Толя подбежал к дверям и протиснулся вперед, в душный, переполненный школьницами зал.
Занавес на минуту закрыл сцену, а когда он раздвинулся. Толя вдруг почувствовал, что медленно краснеет. На сцене стояла Аня.
Она была в коричневом форменном платье и в ослепительно белом переднике с крылышками. Толя не отрывая глаз смотрел на девочку, и радость и гордость наполняли его. Радовался он тому, что в зале было темно и он, никого не стесняясь, мог смотреть на Аню, а горд был оттого, что весь зал — Толя это чувствовал — также с восхищением глядел на Аню. Но из всего зала лишь один-единственный человек ходил с ней на каток!
— Литературный монтаж седьмого класса «А»! — звонко объявила Аня.
В зале погас свет, а затем сцена стала постепенно озаряться розовыми лучами. Толя увидел большую панораму зубчатого Кремля. Над Кремлем всходило солнце. За сценой на рояле кто-то выбивал бой курантов Спасской башни.
В зале захлопали, и тут, как в театре, начался самый настоящий концерт.
Какая-то девочка сыграла на ксилофоне «Нас утро встречает прохладой». После нее в форме летчика гражданской авиации вышла другая ученица и прочла рассказ о том, как в глухом селе спустился посланный из Москвы самолет и врач спас больную колхозницу.
Затем в ярком сарафане со ржаным снопом в руках выбежала на цыпочках колхозница. Это был танец урожая. Девочка вертелась на одной ноге, кружилась по сцене, подкидывая к потолку ржаной сноп, потом махала руками, будто снимала с деревьев яблоки, и все это делала она легко и красиво.
В первых рядах завизжали:
— Би-ис! Бис!
Но вот на сцене появился Димка — в комбинезоне, с электрическим фонариком на лбу.
Толе очень ясно припомнился тот вечер, когда Аня выбрала Димку на роль шахтера. Он вспомнил, как зашел разговор о радиоузле и как именно сам Толя, а не Димка, предложил построить в женской школе радиоузел. Потом он вспомнил и первую прогулку с Аней, когда она, сняв перчатку, протянула теплую ладонь, а потом показала свои окна на четвертом этаже. И почему-то встали перед ним ее глаза: серые с коричневыми лучиками.
Толя почти не слушал Димку, о чем он там говорил на сцене. Он очнулся, лишь когда перед зрителями закружился хоровод из узбечек, армянок, русских, татарок и других девочек, одетых в национальные костюмы.
Над стенами Кремля спускается вечер. И вдруг взлетают разноцветные огни салюта. Это были гирлянды разноцветных лампочек, которые подбрасывались к потолку за макетом Кремля…
Занавес медленно закрылся.
Зал захлопал, застучали ногами. Вместе с девочками к зрителям вышла и мать Ани. Толя сразу узнал ее и, поняв, что главным постановщиком была она, зааплодировал.
После девочек Димкин оркестр, рассевшись на сцене, ударил «Светит месяц». Горшков с самозабвенным лицом колотил по своим бутылкам, подвешенным на П-образной перекладине. Сидоров, казалось, хотел выбить душу из балалайки, так он стучал по ней пальцем, а Маркин, как какой-нибудь испанский гранд, играл на гитаре.
Оркестр громыхал вовсю, и иногда выходило: кто в лес, кто по дрова. Но когда он исчерпал весь свой репертуар, зал почему-то застонал:
— Еще! Еще!
В эту секунду Толе вдруг очень захотелось быть на сцене, среди ребят, и играть хоть на чем попало — на бутылках так на бутылках, лишь бы играть.
Но вышла Аня и сказала:
— Концерт окончен… Сейчас танцы! Первый — полонез!
В зале зажегся свет. Девочки быстро расставили по стенкам стулья, а через минуту они уже выстроились по парам и под торжественную музыку — это на рояле играла учительница пения — длинной колыхающейся вереницей двинулись по залу. Живая колонна, скользя по паркету, то растягивалась, то свертывалась, рисуя в своем движении удивительные фигуры.
В первой паре, которая вела за собой всех, стояли Аня и Зина. Они, казалось, хотели превзойти себя в выдумке — выводили девочек в коридор, возвращались обратно, давали знак рукой, и вдруг колонна растекалась на две струи — одна пара шла налево, другая направо. Девочки плыли по паркету плавно и величаво, и глаза их сияли.
Среди танцующих Толя увидел и того мальчишку, с которым он пробирался через угольный люк. Тот изящно вел свою партнершу, едва касаясь ее руки кончиками пальцев. Он обходил девочку то с одной стороны, то с другой и вежливо кланялся ей. И девочка, слегка придерживая платье, также отвечала поклоном.
Когда Аня проводила всю колонну мимо Толи, их глаза встретились. Аня улыбнулась и еле заметно кивнула головой. И вдруг Толя почувствовал, что в зале душно. Он дождался конца полонеза и пошел сквозь толпу в коридор.