В нашем классе
Шрифт:
Дима поднял руку:
— Я предлагаю начать с Гагарина. Он себя первым назвал…
— Это все равно, — сказал Толя. — Можно начать и с тебя. Но раз поступило предложение, я голосую: кто за то, чтобы начать с меня, поднимите руки.
Все были «за».
— Значит, обсуждаем мою кандидатуру. — Толя сел на стул. — Слово имеет Бестужев.
— Откуда ты взял, что я первым хочу выступать? — удивился Димка. — Я, может, совсем не буду…
— Сужу по твоей активности, — сказал Толя и, увидев, что поднял руку Маркин, тут же галантно пригласил: —
«Маркин, наверно, за меня будет, а Димка… этот себе на уме», — подумал Толя и поймал себя на мысли, что он боится Димки. Впрочем, он ни секунды не сомневался в том, что у класса о нем будет хорошее мнение.
Его друзьями были все ребята. С ними он учился семь лет, и вся его жизнь была перед ними как на ладони. Ребята знали его отца и мать, которая нередко ходила с классом на экскурсии. И кто, как не он, привил ребятам интерес к музыке?
Толе припомнился отрядный сбор в начале учебного года, когда его выбрали председателем. Ни одного человека не было против — все выступали «за», и, глядя тогда на класс. Толя думал, что какие все-таки чудесные ребята с ним учатся — дружные, добрые. Наверно, такой класс единственный во всей Москве!
А когда он, радостный, пришел после сбора домой, то мама первым делом позвонила к папе на работу:
— Боречка, у нас радость — Толю избрали в председатели совета отряда!
На сегодняшнем сборе у Толи тоже было хорошее настроение. Но он почему-то уже не имел такого радостного и вместе с тем спокойного чувства, какое приходит от уверенности за себя. То ли это происходило оттого, что за день он успел переволноваться, то ли потому, что перед ним сидел Димка и глаза их ни разу с начала сбора не встретились. Но как все-таки интересно устроено на земле: столько на свете голов, и у каждой — свое единственное мнение! И трудно знать, кто тебя будет ругать, а кто хвалить.
Маркин провел пальцем по учительскому столу, будто снимая пушинку, и начал:
— Гагарина я знаю с первого класса. Мы с ним тогда даже на одной парте сидели и завтраками делились. Он хороший товарищ и учится только на «отлично». Когда мы его выбрали в председатели совета отряда взамен меня, — Маркин усмехнулся, — ребята меня не слушались… он сразу стал работать по общественным делам… Ну, что еще сказать? В общем, я рекомендую Гагарина в комсомол.
И Маркин пошел к своей парте.
— У меня вопрос к Гагарину, — сказал Силкин. — Читает ли он газеты?
— Каждое утро — три, — сказал Толя: — «Пионерку», «Комсомолку» и «Правду».
— А в международном положении разбираешься?
— Да.
— Я еще могу добавить, — вскочил Силкин. — Тольку критиковали в нашей газете, и это правильно. Но я думаю, что он человек с мозгами и учтет, что ему говорят.
Толя сидел за столом приосанившись. Он постукивал расческой по столу и делал вид, что весь этот разговор относится не к нему. Однако ему было очень приятно, что ребята, как он и ожидал, его поддерживают.
Когда Силкин кончил. Толя спросил:
— Голосуем? — и вдруг, будто о чем-то вспомнил, посмотрел на Димку:
— Да-а… а ты, Бестужев, будешь?
Димка медленно встал и, упершись рукой в поднятую крышку парты, оглядел класс. Он еще был в нерешительности. Может быть, лучше поговорить с Толей наедине, а не вот так — перед всем классом?
— В общем, тут и Маркин выступал «за», и Силкин «за», и, кажется, весь класс за него. — Димка покачал крышкой парты, словно хотел проверить, крепко ли она держится, — а я за Гагарина голосовать не буду… Что Парамонов, что Гагарин — одно и то же. Один тянет назад, другой не ведет вперед.
По классу пошел шум.
— Давай, давай! — предчувствуя, что сейчас будет разговор начистоту, задорно сказал Леня.
— Вот вы посмотрите на Гагарина, — продолжал Димка. — Когда его хвалили, он сидел приосанившись, а когда я стал выступать, развалился на стуле, будто ему все равно…
Толя не спеша выпрямился. «Начинается! — подумал он. — Так я и знал!»
— Он всегда такой… Когда я его в газете протянул, он ко мне чуть не с кулаками прибежал: «С сегодняшнего дня или ты больше не редактор, или я больше не председатель».
— Не ври, Димка, — миролюбиво пояснил Толя. — Я просто хотел, чтобы все заметки утверждались советом отряда.
— Нет, неправда, — вдруг сказал Ваня Сидоров. — Я тоже понял тебя так, как и Димка. Ты не выкручивайся!
— Я не выкручиваюсь, потише выражайся!
— Он не выражается, это образное слово, — продолжал Димка. — Короче говоря, я думал — ты болеешь за класс, а тебе наплевать на него! Ты не верил в нас, что мы справимся с радиоузлом. Тебя просят сыграть на рояле, а ты ломаешься и музыку от класса зажимаешь.
— А ты что, без грехов? — спросил Димку Парамонов.
— Может быть, и у меня тоже есть грехи, это тебе виднее. Но я много раз говорил Гагарину о тебе, а он все отмахивается. И что же вышло? Нашего ученика уже не мы, а девочки тянут.
— Я сам занимаюсь, — покраснев, сказал Парамонов.
Но это замечание Димка пропустил мимо ушей.
— Дожили! — усмехнулся он. — Будто у самих нет сил! И ты, Толька, один лишь хочешь быть отличником, а до остальных тебе дела нет. Я понял тебя.
При всеобщем молчании Димка сел. Он чувствовал, что говорил сумбурно, но главное — высказался.
Послышались взволнованные возгласы:
— Как Цицерон!
— Уж больно загнул Димка! Гагарин свой парень!
— А Димка прав! Поглядел в корень!
Толя растерянно моргал. Он то ухмылялся, то мрачнел. Он увидел, что Леня незаметно показал Димке, что он ему аплодирует.
Лишь одна Ирина Николаевна улыбалась, будто ничего не произошло. Она встала из-за стола и, одернув кофточку, слегка хлопнула в ладоши: