В небе Чукотки. Записки полярного летчика

Каминский Михаил Николаевич

Пушка приземлилась на колеса, послышался хлопок пиропатрона, парашют отцепился и неторопливо распластался рядом.

Урлапов смотрел на это действо как зачарованный. Почувствовав на своем плече горячую руку Гроховского, он услышал:

— Теперь это будет жить, Боря! Это переживет нас с тобой!

Я спросил Урлапова:

— Как ты думаешь, почему Анисимов не задал такого важного для него вопроса: разрешено ли испытание?

— По–видимому, здесь сработало то, что ныне именуется производственной этикой, — ответил Борис после недолгого раздумья. Анисимову было известно мнение ученых, он знал, чем рискует.

Но он безгранично верил в удачливость нашего Главного. По отсутствию обычно большого числа лиц, готовящих объект к помету, по очень раннему времени он догадывался, что разрешения еще нет или, что еще хуже, испытание запрещено. Александр Фролович понимал и чувствовал, что в данном случае рисковать надо! Вот он и внес свою долю. Это отлично понял и оценил Гроховский. Когда Анисимов, выключив моторы, подошел с рапортом, Павел Игнатьевич не дал сказать ему и слова. Обнял его и с чувством произнес:

— Спасибо, Саша! Я этого не забуду!

Пожав руки и поздравив всех участников полета, Гроховский сел в машину — ив КБ. Там его встретил Э. И. Клеман и молча вручил полученную телефонограмму:

— Испытание объекта Х–43 запрещаю. Алкснис.

— У меня, — продолжал Урлапов, — кажется, сердце остановилось. В деле–то все позади, но человеческие отношения в армии вещь деликатная. Характер у начальника ВВС крутой, никогда наперед не знаешь, как он поступит. С его точки зрения, сделанное Гроховским — грубейшее нарушение дисциплины. Алкснис этого не терпел,

Понимая, какой разговор ему предстоит, Гроховский побледнел, немного поколебался, но подошел к телефону. Была у Павла Игнатьевича такая неприятная для его начальников черта, как самоуверенная резкость, когда он чувствовал свою правоту. Урлапов опасался, что и сейчас Главный «сорвется». Но этого не произошло. Со скромной интонацией он проговорил в трубку:

— Товарищ командующий! — докладывает Гроховский. — Сегодня в пять тридцать сброс объекта Х–43 произведен успешно. Выполнил экипаж летчика Анисимова!

Можно представить, что говорил Алкснис в ответ. Я слушал Урлапова затаив дыхание. Его рассказ открывал драматическую страницу борьбы за идею. И этой борьбе столкнулись две личности, два кремневых характера. Начвоздуха кротостью не отличался и с ослушниками был беспощаден. Воображая себя на месте Гроховского, я считал себя правым. Но Алкснис, требуя порядка, тоже прав! Как убедить его в выстраданной правде? Убедить, что установленный порядок нарушен для пользы дела?

Положив трубку, Павел Игнатьевич какое–то время сидел неподвижно, закрыв глаза. Потом встряхнулся, сказал Урлапову: «Не уходи!» — и стал писать рапорт. Его содержание было примерно таким: «Командующему ВВС тов. Алкснису Я. И. По заданию заместителя наркома обороны М. Н. Тухачевского руководимое мною ОКБ разработало способ десантирования тяжеловесов «методом срыва». Предложенный способ оказался единственным решением проблемы тяжелого вооружения десанта. Проведенное сегодня летчиком Анисимовым испытание подтвердило наши расчеты и опровергло заключение сотрудников ЦАГИ. К моменту полета Анисимова вашего приказания не имел и в его нарушении не виновен. Прошу утвердить план испытаний с другими объектами, а виновных в перестраховке привлечь к ответственности. Комдив Гроховский».

Урлапову показалось слишком смелым идти в наступление вместо обороны, но, поразмыслив, он согласился, что все правильно. И то, что Гроховский сослался на Тухачевского, и то, что потребовал наказания перестраховщиков. Дело сделано! Теперь оно само стало блиндажом, который не разрушит даже прямое попадание.

Начальник ВВС встретил Павла Игнатьевича стоя, грозно нахмурившись. Рапорт принял молча. Алкснис еще не израсходовал свой гневный порыв и, бросая бумагу на стол, сказал недобрым голосом:

— Вы понимаете, Гроховский, что станет с той армией, в которой каждый будет делать, что ему вздумается?

— Товарищ командующий! Я понимаю дисциплину армии как средство воспитания ответственности за победу. Личной ответственности каждого командира за свой участок боя!

Алкснис суровыми мерами отучал «свободолюбивых» авиаторов от возражений ему. Но, надо отдать ему должное, он уважал людей, уверенных в своей правоте и умеющих защищаться.

— У вас, товарищ комдив, мощные моторы, но слабые тормоза. Излишняя свобода порождает у вас своевольство, что вы и доказали своим поступком.

— Излишек принуждения притупляет ум и парализует волю к борьбе, товарищ командующий. Только карьерист мог оставить дело на чужой ответственности.

— А вы сознаете, что было бы в случае неудачи?

— Именно поэтому я и взял на себя ответственность. Неудача может случиться и в сто раз проверенном деле.

— Садитесь, комдив!

Алкснис сказал это уже примирительно и сам опустился в кресло. Он вновь взял рапорт, достал из папки заключение экспертов и стал внимательно читать.

— Да, конечно, заключение столпов науки дерзостью мысли не отличается, но и мне, Гроховский, с вами тоже нелегко. Я никогда не знаю, какой сюрприз вы мне преподнесете. И Зильберт (начальник НИИ) жалуется, что все у вас делается через его голову.

— Товарищ командующий! Этот вопрос действительно назрел. Для НИИ мы «чужие дети». У них совсем другой профиль. Помочь не могут, а спрашивать обязаны. Ко мне то и дело приезжают порученцы командарма Тухачевского. Ну, как я могу послать их к Зильберту за разрешением на выполнение того или иного поручения командарма? Прошу вас выделить мое КБ в самостоятельную единицу.

— Тогда совсем зарветесь?!

Алкснис уже вернулся к дружелюбному тону и не ждал словесных уверений в противном.

— Вот что, оставьте мне ваш план испытаний, я сам доложу его командарму Тухачевскому. Вас благодарить не считаю возможным, а экипаж Анисимова и конструкторов поощрите своей властью. О выделении из НИИ подумаю. Если у вас ко мне все — идите!

— Вот так закончился этот драматический эпизод, — закончил свои воспоминания Борис Дмитриевич Урлапов. — Мы почувствовали, что вышли на финишную прямую, миновав нелегкий рубеж…

Из рассказа Урлапова я сделал вывод, что дело не только возвышает, но и защищает того, кто служит ему самоотверженно, бескомпромиссно, не боясь риска примять удар на себя.

Как и всякому летчику, мне не раз приходилось на практике сталкиваться с проблемой риска. Убедился: как правило, смелые решения оказывались правильными.

ПЯТНАДЦАТЬ СЕКУНД

«Метод срыва» был испытан еще несколько раз с тем же результатом, но скептики не успокоились. То ли оправдывая себя, то ли вновь нападая, они говорили: