В небе Чукотки. Записки полярного летчика

Каминский Михаил Николаевич

Инструкторская работа требовала большого напряжения, но случались и юмористические казусы. Иногда они развлекали, а иной раз открывали глаза на недоработки, опасные по своим последствиям.

Помнится случай с нашим конструктором Борей Чепелевым. Это был боевой и развитый парень, типичный заводила–комсомолец. Он успешно выполнил учебные прыжки и переходил на инструкторскую программу с затяжными. Но что–то в нем надломилось: когда ему предстояло выполнить первый для него затяжной прыжок, он отказался покинуть самолет. Я спокойно сказал ему: «Не волнуйся! Это бывает и проходит». Через несколько дней он попросился снова в небо и снова не решился прыгнуть. Товарищи стали смотреть на него косо. Борис не выдержал и стал настоятельно просить третью попытку. Начальник парашютной службы нашего КБ Шмидт предложил

мне самому решить вопрос о допуске Чепелева к прыжку. Я сказал Борису:

— Подумай, Боря, еще раз. Если и сейчас не прыгнешь — задразнят. Может, не стоит рисковать твоей комсомольской репутацией?

Борис смотрел на меня как на человека, решающего его судьбу, и чуть ли не со слезами на глазах клялся, что прыгнет обязательно. Я понял его состояние, как мог ободрил и, не откладывая, чтобы не иссяк этот порыв, повез на прыжок.

Для первых затяжных прыжков как норму мы установили 500 метров свободного падения до раскрытия парашюта. Опытным путем установили, сколько секунд на это требуется. Ориентируясь на глаз по приближению земли и делая про себя счет секундам (21, 22, 23 и т. д.), парашютист должен был открыть парашют на высоте 300 метров. Из этого следует, что высота сбрасывания 800 метров.

В данном случае, как на грех, пока я набирал эти 800 метров, наш Центральный аэродром закрыла туча с кратковременным, но проливным дождем. В ожидании, пока он пройдет, я делал круги в районе Тушинского аэродрома. Зная, какое напряжение испытывал Борис, я старался отвлечь его: показывал ему аэродром с заруливающими на стоянку самолетами, Москву–реку с плывущим пароходом, шоссе с бегущими жучками–автомобилями, разговаривал, требовал ответов… Мне искренне хотелось помочь этому славному пареньку–конструктору одолеть свою слабость.

Когда ливень с нашего аэродрома сместился, я вывел самолет для прыжка Бориса. Нижняя кромка облаков оказалась на высоте 600 метров, Не придав этому обстоятельству особого значения, я все же напомнил:

— Боря! Открывать на трехстах, не перетягивай!

На этот раз он прыгнул действительно без колебаний. «Молодец, Боря!» — подумал я и, как обычно, снижаясь крутой спиралью, стал следить за его падением… Он минует высоту триста, двести… О, ужас! Сто! Сейчас неминуема катастрофа! Сердце замерло, остановилось дыхание… и в этот момент белым пламенем вспыхнул купол парашюта. Он открылся так низко, что Борис, не успев распрямиться, шмякнулся в огромную лужу. Спешно сажусь; мой подопечный отделался грязным костюмом и, вероятно, испугом, хотя и отрицал это, ликуя оттого, что реабилитировал себя в глазах товарищей.

С трудом мы дознались, что по совету «опытных» он падал, зажмурив глаза, и парашют открывал только по счету. Узнав это, я испугался по–настоящему. Страшно было представить себя виновником гибели здорового, молодого, красивого человека, которому жить да жить! Но происшедшее указало нам на погрешности в методике обучения.

Второй случай был несколько иного рода. Мы готовили первый сброс десанта из 50 человек. В него включались парашютисты, имеющие не менее восьми прыжков. Но таких недоставало, и мы стали брать с шестью прыжками. Но и при этом одного не хватало. На свою ответственность я включил семнадцатилетнюю ткачиху «Трехгорки» Надю Филиппову. На ее счету было всего лишь четыре прыжка, но она была умна и смела. Однако для уверенности я поставил ее в расчете сразу за собой. За ней должен был прыгать Митя Островенко, парень сообразительный и прыгун отчаянный. Говорю Мите: «Подстрахуй Надю, если понадобится».

Взлетели с Центрального и взяли курс на Тушинский аэродром. ТБ–3 набит парашютистами, как коробка шпротами. Фюзеляж центроплана, бомбовые отсеки и даже крылья внутри—все заполнено. Остался узенький проход, через который я должен был увидеть в «моссельпроме», как тогда называлась штурманская рубка, Шмидта, и принять его команду: «На выход».

Вот моторы стали работать тише. Это Шмидт, сделав расчеты сноса и скорости, вывел корабль на последнюю прямую. Сейчас последует команда. Вот и она! Дублирую ее парашютистам и через задний турельный люк вылезаю на спину самолета. Перехватываюсь по поручням и ползу вперед, навстречу струе. Знаю, что Костя Холобаев сейчас держит скорость не больше 140 километров, но все равно — струя ураганной силы. Надо держаться крепко и прижиматься телом к самолету плотно. В голове одна забота: как–то справятся ребята! Добрался до места, где можно ногами достать крыло, стал поджидать Надю. Смотрю — дело идет отлично, ребята ползут, как муравьи, не мешая друг другу и не мешкая. Помог Наде опуститься на крыло и стал передвигаться по нему вниз, держась за поручень. Спиной чувствую Надин парашют. Занял крайнее место у обреза крыла. Внизу вижу ленту Москвы–реки. Опасаюсь, успеют ли все занять свои места до точки сбрасывания, Перехватываюсь и оборачиваюсь лицом к «моссельпрому», чтобы увидеть Шмидта и его команду. Шмидт стоит с поднятой рукой. Жду, пока последние займут свои места, и поднимаю руку в знак готовности десанта к сбросу. С обеих сторон фюзеляжа двадцать четыре пары глаз смотрят на меня. Только я один вижу штурмана, и лишь по моей команде ребята отпустят поручень. Чувствую, как в унисон с моим бьются их сердца, вижу, как напряжены глаза, Шмидт дал знак — пора!

Ободряюще взглянул в Надины глаза и опустил руку. Это приказ покинуть самолет. Отпускаю поручень, поворачиваюсь и шагаю за крыло.

Парашют открылся. Первым делом считаю — 24 купола в воздухе. Где же 25–й? Да это же я сам! Ну, все в порядке. Вижу два парашюта ниже себя. Недоумеваю — в чем дело? Эта загадка разъяснилась после приземления, когда ко мне, бросив свой парашют, в слезах примчалась Надя.

— В чем дело, Надя? Кто тебя обидел?

Оказалось, что Митя Островенко «перестраховался». После команды «Покинуть самолет!» он схватил Надю в охапку и столкнул ее вместе с собой. Падая затяжным, нащупал кольцо ее парашюта, выдернул и оттолкнул Надю от себя. Сам подзатянул еще, первым приземлился, не упав, на ноги, отстегнул свой парашют и еще успел подбежать и принять Надю на руки.

Это уже не страховка, а озорство, оскорбительное для самолюбивой девушки. Надя рыдала взахлеб, по–девчоночьи размазывая слезы грязным кулачком, горькая обида душила ее.

Я обнял ее за плечи, дал ей свой носовой платок и сказал:

— Ты молодчина, Надя! Ты все сделала бы отлично и сама. Ты еще покажешь себя, а сейчас не плачь, ты же комсомолка и рабочий класс! А Мите я задам!

Сделал «страшные» глаза и погрозил ему кулаком.

Этот эпизод говорит об отваге заводских ребят и девчат — все они были еще допризывниками и соревновались в деле, еще не утратившем риска. Вообще, должен сказать, что фабричная молодежь проявила не только энтузиазм, но и дисциплину прямо завидную. Ведь почти каждый вечер после работы, иногда не успев перекусить, забыв обо всем, ребята ехали на аэродром. Здесь они попадали в настоящую армейскую атмосферу. Строевая подготовка, укладка парашютов, наземная «дрессировка» у самолетов, прыжки с парашютной вышки. И так не одну неделю, пока не наступит день вылета на первый прыжок. А потом еще недели не менее напряженного труда, чтобы получить восемь прыжков.

И хотя бы один ушел или пропустил самое неинтересное занятие! Если это и случалось, то по уважительным причинам, а пропустивший больше всего боялся, что ему не поверят и отчислят из группы.

Вот так готовился «человеческий материал» для десанта.

С любовью я вспоминаю комсомольцев 30–х годов и горжусь ими.

«РИСКОВАТЬ НАДО ДЛЯ ДЕЛА, А НЕ ИЗ–ЗА САМОЛЮБИЯ!»

Однажды в воскресный летний день трое инструкторов: Шмидт, Холобаев и я — вывозили двумя У–2 ребят на прыжки. Неожиданно на аэродром приехали Гроховский и Косарев. Холобаев построил парашютистов и подошел с рапортом к Гроховскому. Тот отстранился и сказал;

— Доложите секретарю Центрального Комитета ВЛКСМ товарищу Косареву.

Холобаев отрапортовал, что группы комсомольцев с фабрики «Большевик», часового завода и Московского авиационного института совершают учебные прыжки. Инструкторы — такие–то…

Косарев поздоровался с парашютистами, попросил их сесть на траву и с полчаса беседовал с ребятами, интересуясь тем, как они совмещают работу и учебу с занятиями парашютным спортом. Потом сказал немногое и потому памятное:

— Вы — дети рабочего класса, наследники тех, кто совершил революцию. Сегодня вы комсомольцы, а завтра будете коммунистами, как ваши инструкторы. Вашими руками будет построен социализм, вам его и защищать. То, что вы делаете сегодня, пригодится Родине завтра. Комсомол гордится вами.