В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.
Шрифт:
Лодка уже спущена, и сомнения, которые так долго мучили Перетолчина, правильно ли он выбрал место для «верфи» и будет ли здесь достаточно воды, благополучно разрешились. Рабочие предлагают назначить выезд в ближайшие дни, и приходится наконец сказать им, что наш выезд зависит не от нас, а от зловещего тарына.
Вода в Омолоне поднимается непрерывно, уже достигает более двух метров высоты и начинает подступать к нашей стоянке. 6 июня мы идем к тарыну – он уже взломан, и вместе с ним уходит весь лед.
Можно считать, что начинается лето. 8 июня – первая ночь с температурой выше нуля, и распускается лиственница. 9-го мы решаем выехать: весь
Порядок плавания предполагается тот же, что и в прошлом году: я с Говязиным поеду на байдарке, а остальные в большой лодке. Но Перетолчин, наш главный лоцман и рулевой, упал на днях на берегу и ударился боком о корягу. Теперь он чувствует себя настолько плохо, что не может стоять у руля, и мне приходится ехать на байдарке одному. Я пробую ставить Перетолчину компрессы, но только впрыскивания морфия позволяют ему уснуть. Мы уже подумываем послать его вперед на легкой лодке, с тем чтобы возможно скорее доставить в больницу в Нижне-Колымск, но дня через три он почувствовал себя гораздо лучше, и боль скоро прошла. Даже после первого дня плавания, к вечеру, он вдруг поехал на лодке ловить рыбу: «Чтобы разогнать кровь».
Как только большая лодка выходит из затона у весновки, река подхватывает ее и мчит с невероятной быстротой. Отчасти оправдывались слова Вани, что задержаться у берега очень трудно. Конечно, это не невозможно, и канаты не обрываются, но привязывать лодку к деревьям все же приходится. И чтобы остановить большую лодку у берега, требуются большая ловкость и умение.
Первые дни вода все еще поднимается. Она вскоре заливает не только все острова, но и берег с лиственничными лесами. Вода мчится через тальники и захватывает местами всю долину реки. На островах возвышаются страшные заломы, которые топорщатся множеством острых стволов и коряг, торчащих навстречу лодке. Благодаря искусству Перетолчина, вскоре ставшего опять к рулю, лодка избегает этих заломов, несмотря на быстроту течения. Раз только крушение кажется неминуемым: лодку бросило прямо на залом, и она, придавленная водой книзу, чуть-чуть не встала на ребро, но Перетолчину удается направить ее так, что она ударяется серединой и идет, как говорят на Лене, «на отурок», то есть повертывается на 180° и двигается кормой вперед.
В такой обстановке нормальная работа по осмотру утесов очень затруднительна. С трудом можно задержаться в нужном месте, а во многих случаях совершенно нельзя ухватиться за берег, тем более что в байдарке первые дни я плыву один, пока Говязин помогает грести в большой лодке.
Омолон ниже Мунугуджака делает в своем ущелье крутой поворот и выходит к устью Большой Абыланджи.
Большая Абыланджа в это время действительно большая река. Она, так же как и Омолон, заливает своими мутными водами окружающие леса.
Мы можем руководствоваться в плавании только короткими и несколько сбивчивыми рассказами проводника-эвена, сообщившего нам сведения об Омолоне, его притоках и окружающих горах. И поэтому с нетерпением ожидаем, что несколько ниже Большой Абыланджи выплывем к устью Крестика, где весновал Ваня Березкин вместе с экспедицией Зонова и откуда он должен хорошо знать реку.
Расставаясь утром у Абыланджи, я прошу Салищева, который плывет на большой лодке, остановиться у устья Крестика и ждать меня. Отыскивать друг друга в этой сети островов еще труднее, чем на Колыме, потому что здесь масса маленьких проток, особенно многочисленных весной, которые во время моих поисков утесов заводят меня очень далеко от главного
К концу дня я вижу справа большую долину, очень похожую на ту, которая, по словам эвенов, находится у устья Крестика. Мы с Говязиным пытаемся пробраться к ней, но течение уносит нас от протоки, идущей направо, и приходится невольно снова идти к левому берегу. Неожиданно показывается несколько свежеободранных деревьев на острове, а в затоне за мысом мы видим наши палатки. Эти деревья оказались приметным знаком, сделанным нашими товарищами, чтобы мы не пропустили стоянки.
Я убежден, что мы стоим напротив Крестика, но Ваня категорически заявляет, что этого места он не узнает, что окружающие горы совершенно другие, что они с Зоновым жили в избушках на правом берегу Омолона на лугах, за приречным лесом, и против них находилась большая гора, покрытая снегом. Между тем на склонах той горы, у подножия которой мы стоим, совершенно нет снега, гора небольшая.
Несмотря на полное совпадение описаний эвенов с той картиной, которая открывается перед нами, приходится верить Ване.
На следующий день, очевидно, мы должны дойти до настоящего Крестика, так как расстояние между ним и Большой Абыланджей не должно быть больше двух переходов. Мы снова расстаемся: большая лодка идет вперед, а мы в байдарке направляемся к утесам правого берега. Они кажутся бесконечными.
Начинается проливной дождь, который затягивается до ночи. Занявшись осмотром утесов, только поздно вечером мы выплываем к устью какой-то большой реки, впадающей в Омолон справа. На стрелке под самым утесом на маленьком островке, только что высохшем после паводка, обнаруживаем нашу палатку.
В середине этого дня на правом берегу во время экскурсий к утесам мы нашли репер, поставленный Зоновым во время съемки в прошлом году. Поэтому я был вполне уверен, что мы ночевали против устья Крестика, а большая река, к которой сегодня приплыли, – это Кегали, следующий большой правый приток Омолона. Высадившись на берег у палатки, я поздравляю спутников с тем, что мы достигли реки, от которой Омолон является уже судоходным, но на лицах их написано недоумение. Ваня только что уверил их, что эта река ему также совершенно неизвестна, и они гадали о том, не может ли она быть Большой Абыланджей. Я с усмешкой рассказываю Ване о репере, который видел сегодня днем, но он не верит и несколько раз упрямо повторяет: «Этой местности я признать не могу, и реки не признаю, и гор не признаю».
Только на следующий день, когда мы переходим несколько ниже к другому берегу и выбираем место для определения астрономического пункта, Ваня, увидав еще один репер с той же надписью и собственные свои инициалы, вырезанные им на стволе дерева, соглашается наконец, что здесь он действительно был в прошлом году.
Так рушились наши надежды на последнего проводника. Впрочем, мы еще надеялись, что в 400–500 километрах ниже устья Олоя нам могут встретиться юкагиры или эвены, которые, может быть, расскажут о названиях притоков Омолона.
При дальнейшем плавании Ваня несколько раз пытался восстановить свой авторитет проводника, но это каждый раз кончалось неудачей: он очень плохо помнил берега Омолона.
Омолон – одна из самых пустынных рек этого края. Путь на Гижигу по ней очень труден, и колымчане почти никогда не поднимаются по Омолону выше Олоя.
До Зонова Омолон от устья Кегали проплыл в конце шестидесятых годов прошлого века топограф экспедиции Майделя – Афанасьев, который составил очень небрежную и неверную карту.