В нескольких шагах граница...
Шрифт:
– Два человека? – подхватил он слова инспектора. – Коричневые полотняные костюмы и накидка?… Простите… – Он галантно представился Поколу. – Прощу покорно, я, пожалуй, видел их. Они шли вместе с верецкими шахтерами и переправились на одном и том же перевозе.
– Переправились? – поразился Покол. – Куда?
– В Вышеград.
Покол покачал головой:
– Невероятно. Тогда это не они.
– Простите, господин инспектор! Конечно, возможно, что… но уж очень похожи они по вашему описанию. Куртка, плащ… Я помню, очень хорошо помню, как будто вот только сейчас видел их… Один высокий,
– Да знаете ли вы, что они бежали из Ваца, из тюрьмы? Это очень важные преступники, коммунисты, в пятницу должен быть суд. Их обоих ждет виселица…
Важные преступники, коммунисты! Ого, здесь большие возможности проявить себя! После этого бравый дунайский моряк еще больше заважничал.
– Прошу прощения, – стал объяснять он, – я внимательно наблюдаю за людьми. В нашей профессии, видите ли, это необходимо. У одного из них была сотенная бумажка. Слегка загорелое лицо, усы, худой, лет тридцати, черные волосы. Я не мог разменять ему сотенную. Сто крон, видите ли, не такие уж большие деньги, но шахтеры обычно не платят крупными бумажками. Словом, я точно приметил их, точно.
– Но что им делать в Вышеграде, скажите мне, а? Вы поймите, это беглецы!
– Простите, почтеннейший. Все понимаю. И тем не менее они все-таки переправились пароходом в пятнадцать сорок пять.
И время совпадает, и описание…
Недоверие Томаша Покола понемногу рассеивалось. Услужливый молодой человек это почувствовал и, совсем осмелев, подсел к столу.
– Соблаговолите выслушать! Есть у меня одна мысль… Эти жулики, видите ли, наверняка знают, что их ищут именно на этом участке границы. Они, очевидно, переправились в Вышеград, затем в Эстергом. А от Эстергома ведь все побережье – граница. Прошу вас, я заметил этих людей, уверен, что это именно те два человека, именно они. Когда они меняли сотенную, как я говорил, я приметил их особо. По навигационному уставу на воде, видите ли, мы органы власти, словом…
Но он не успел закончить. Инспектор вскочил:
– Где здесь почта?
Он помчался, позвонил в Вац, позвонил в Будапешт, немедленно напечатать о розыске в газете! У них, оказывается, еще и деньги есть! Они могут переправиться через Дунай, могут перебежать через австрийскую границу! Назначить вознаграждение за поимку!
Он запугал дежурного чиновника в министерстве юстиции: если тот не примет сейчас же мер, то он, Покол, позвонит самому министру. Речь идет о важных преступниках, о коммунистах-руководителях.
Поздно вечером телефонная линия не очень занята. И к тому времени, когда починили мотоцикл, Покол уже успел переговорить с главным управлением полиции и даже с одной из редакций газет.
– Ну, вот видите, – сказал он, ввалившись около часа ночи к директору тюрьмы, который вместе с Шимоном не спал, дожидаясь известий. Покол был раскрасневшийся, взволнованный, усталый, но от успешно закончившейся работы лицо его радостно светилось – вернее, то, что оставалось от громадного, бесформенного носа. – Ну, вот видите, вы бы об этом и не подумали? А ведь, если бы в это дело не вмешалось управление, вам бы осталось теперь после драки кулаками размахивать.
Ну конечно, обо всем этом мы тогда не знали.
Вовсю
– А я думал, вы утонули в сене.
В течение двух лет в тюрьме мы каждое утро просыпались на полу. Но человек привыкает ко всему: один миг – и он уже готов бежать, защищаться, если нужно. При звуке голоса мы вскочили, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, но речь дядюшки Шани была неторопливой, веселой, и я успокоился.
– Выходите! По крайней мере, пообедайте, если уж не завтракали.
В маленьком палисаднике за ветхим дощатым столом мы поели.
– Ну, ребята, – начал дядюшка Шани, – я уже придумал план действий. Недалеко на этой улице живет мой приятель, честный человек; у него на той стороне родственник да кусок своей земли есть. Свой пропуск он наверняка даст вам, кстати, он похож на вас, – сказал старик Беле. – Переходит он через мост редко, не больше чем два-три раза в месяц. Часовые его так, как рабочих, не знают. Вы дождетесь сумерек, перейдете, потом со здешним рабочим, которого я вам назову, переправите пропуск обратно. Все в порядке!.. А вас, – он повернулся ко мне, – перебросит ночью контрабандист. Ну?…
Это было хорошее известие. У нас сразу поднялось настроение.
Мы с Белой уговорились, где и как встретимся на другой день. Пожалуй, самым подходящим местом будет деревня в районе Паркани, где живет родственник знакомого дядюшки Шани. Бела у них переночует, а я подойду рано утром. Потом мы вместе представимся властям и скажем, что просим право убежища.
Дядюшка Шани предложил нам прогуляться по городу, присмотреться, а к вечеру вернуться. Я же счел лучшим не покидать палисадника; свобода совсем перед носом, зачем рисковать?
Мы побеседовали о политике, распили втроем бутылку хорошего, прохладного вина.
Вдруг за трактирщиком зашла дочка:
– Папа, вас спрашивают.
– Кто там еще?
– Фазекаш.
– Фазекаш? Теперь, в такое время? – Старик удивился, но заковылял в зал.
Ференцем Фазекашем звали похожего на цыгана вожака контрабандистов. Старик вчера вечером вскользь упомянул его имя. Меня несколько испугал встревоженный вид старика, я подмигнул Беле, и мы тихонечко полезли на чердак.
Дощатый потолок был тонким, из зала доносилось даже звяканье стаканов. На четвереньках мы подползли к месту над самой комнатушкой, расчистили сено, и я приложил ухо к полу. Бела лег около меня.
Мы отчетливо слышали каждое слово.
– Прочитайте, что здесь написано, старина! – сказал вожак, показывая газету. Затем последовала длинная пауза. – Ну? Что вы скажете? Послушайте, отец! Пусть придут сюда вечером эти двое, я перевезу даром, говорю вам!
– Даром?
– Даром. Не понимаете?
– Нет.
– Ну, не прикидывайтесь глупым!.. Пан или пропал. Если они вацские беглецы, то пять тысяч крон кладу в карман. Смотрите, какой я добрый малый: половину вам, половину себе и ребятам. Если это не они, я их перевезу бесплатно. Ну?