В ногу!
Шрифт:
— Если ты донесешь об этом заведующему или станешь уговаривать его меня уволить, я тебя убью! Так и знай. Я останусь здесь до тех пор, пока мне здесь нравится. Твое дело сказать, что я должен делать и как делать, но, обращаясь ко мне, ты будешь называть меня «мистер Мак-Грегор», — не забывай этого.
Рослый немец поднялся на ноги и направился к выходу между высоких рядов бочонков, хватаясь за них на ходу обеими руками. Мак-Грегор вернулся к своей работе, но не преминул крикнуть вслед удалявшемуся противнику:
— Советую тебе поискать другое место! Твоя должность скоро достанется мне!
Вечером, по окончании работ, когда Мак-Грегор направлялся к трамваю, он увидел маленького седовласого заведующего; последний, похоже, поджидал его, стоя у входа
— Что вы такое сделали с Фрэнком? — спросил он.
Мак-Грегор повернулся к кабатчику, который стоял в ожидании заказа. В его рыжей голове пронеслась мысль, что заведующий, пожалуй, захочет принять покровительственный тон и угостить его стаканчиком. Это вовсе не нравилось ему, и он решил опередить старика.
— Что вы возьмете? — спросил он. — Мне — сигару!
Таким образом, он не дал возможности заведующему заговорить первым. Когда принесли сигары, Мак-Грегор заплатил за обе. Ему казалось, что он участвует в занимательной игре.
«Белобрысый немчик хотел меня заставить подчиниться ему, а у этого человека тоже кое-что на уме», — решил он.
Когда они вышли на улицу, Мак-Грегор остановился на тротуаре.
— Я хочу вам сказать, что мечу на место Фрэнка, — сказал он, обращаясь к заведующему. — Я уверен, что скоро изучу дело. Вам не придется прогонять Фрэнка. Когда я буду готов занять его место, его уже не будет.
В глазах маленького седого человека вспыхнули опасные огоньки. А сигару, за которую заплатил Мак-Грегор, он держал так, словно готовился швырнуть ее на улицу.
— Как далеко, думаете вы, можно пробиться при помощи кулаков? — спросил он, повышая голос.
Мак-Грегор улыбнулся. В это мгновение он подумал, что одержал новую победу. Он зажег спичку, закурил сигару и поднес огонь заведующему.
— У меня кроме кулаков есть и голова.
Заведующий взглянул на горящую спичку и на свою сигару.
— А если я не соглашусь, то что вы используете против меня — мозги или кулаки?
Мак-Грегор бросил спичку и зажег другую.
— О, бросьте об этом думать, — сказал он.
Они вместе пошли по улице.
— Собственно говоря, мне бы хотелось прогнать вас ко всем чертям. Но я этого не сделаю. Когда-нибудь вы будете управлять делом, и оно у вас заработает с точностью часового механизма.
Сидя в трамвае, Мак-Грегор думал о событиях этого дня. Сегодня он одержал две победы. Сразу после битвы на кулаках последовало состязание умов. И везде он вышел победителем. О рослом немце он думал мало, нисколько не сомневаясь в победе над противником в случае столкновения. Совсем иначе обстояло дело с заведующим. Тот, по-видимому, хотел принять покровительственный тон, похлопать его по плечу и угостить стаканчиком виски. А на деле оказалось, что он, Мак-Грегор, покровительственно отнесся к заведующему. Он впервые встретился с человеком, который жил разумом, а не грубой силой мускулов, и тем не менее одержал победу над ним.
Убеждение, что он кроме пары крепких кулаков обладает еще и мозгами, вселилось в него, наполняя гордостью. Он вспомнил свои слова, сказанные заведующему: «У меня кроме кулаков есть и голова», и задумался над тем, где слышал однажды это выражение.
Глава II
Мак-Грегор поселился в Чикаго на Вайклиф-стрит. По всей вероятности, землями в этих местах владел когда-то некий Вайклиф. Улица была омерзительная: трудно было вообразить себе что-либо более уродливое. Казалось, артель сквернейших плотников при содействии плохих каменщиков построила дома, обрамлявшие дрянную мостовую; они были верхом уродства и неудобства.
В западной части Чикаго — сотни таких отвратительных улочек. Даже Угольная Бухта, откуда прибыл Мак-Грегор, была красивее этой улицы. Когда юноша вечером бродил по холмам в окрестностях родного города, он все же находил там кое-что привлекательное. Длинная черная долина, окутанная густым дымом, принимала при свете луны диковинные очертания. Маленькие домишки, словно приклеенные к холму, глухие крики женщины, избиваемой пьяным рудокопом, зарево от доменных печей, грохот угля, ссыпаемого в вагоны, — все это производило жуткое, но вместе с тем сильное впечатление на богатое воображение молодого человека. И, несмотря на то что он ненавидел и угольные копи, и самих рудокопов, он иногда останавливался во время своих скитаний, выпрямлял могучие плечи и глубоко вдыхал воздух, переживая нечто такое, чего нельзя выразить словами.
На Вайклиф-стрит Мак-Грегор никогда не испытывал ничего подобного. Зловонная пыль наполняла воздух. В течение всего дня раздавался грохот огромных грузовиков, носившихся по улице. Сажа из фабричных труб, подхваченная ветром, смешивалась с конским навозом и засоряла глаза и ноздри прохожих. Повсюду слышны были грубые голоса ломовиков, останавливавшихся у кабака, чтобы наполнить свои ведра пивом. Они отвратительно переругивались и кричали. Вечером можно было видеть женщин и детей, с кувшинами идущих за пивом в кабак. Здесь постоянно грызлись и выли собаки. Пьяные валялись вдоль тротуаров, а проститутки, размалеванные и разодетые в дешевые пестрые тряпки, беспрерывно прохаживались мимо дверей кабака, возле которого околачивались бездельники.
Женщина, сдавшая комнату Мак-Грегору, хвастала тем, что в ее жилах течет кровь Вайклифов. Этот дом был оставлен ей в наследство, и, не зная, что с ним делать, она переехала в Чикаго из маленького соседнего городка и осталась в нем жить. Она пояснила Мак-Грегору, что Вайклифы играли большую роль в ранней истории Чикаго, и этот огромный старый дом, с потрескавшимися каменными ступеньками и объявлениями «Сдаются комнаты», некогда был главным гнездом этой фамилии.
Биография этой женщины была весьма характерна для жителей Америки. В глубине души это была женщина бесхитростная и чистая, и ей следовало бы жить в деревне, в маленьком красивом деревянном доме, где она ухаживала бы за своим садиком. По воскресеньям она бы наряжалась и шла в сельскую церковь, где сидела бы, сложив на коленях руки и отдыхая душой. Но мысль о том, что она будет владелицей большого дома в огромном городе, парализовала ее мозг. Этот дом связался в ее сознании с суммой в несколько тысяч долларов; мысль об этих деньгах никак не давала ей покоя, и потому она прибыла в Чикаго, где ее скуластое добродушное лицо стало безобразным от грязи, а все ее тело ныло от нескончаемой уборки комнат жильцов. В летние вечера она сидела на ступеньках дома, накинув на себя какую-нибудь старинную тряпку, добытую из сундуков Вайклифов; когда же из дома выходил кто-нибудь из жильцов, она пристально глядела на него и часто говорила:
— Когда я жила в своем родном городке, то слышала в такие вечера пароходные гудки.
Мак-Грегор занимал маленькую комнату во втором этаже, в самом конце длинного коридора; окна выходили на грязный дворик, окруженный кирпичными сараями. В комнате у него стояли кровать, стул, грозивший разлететься на куски, и маленький столик на шатких резных ножках.
И в этой комнате Мак-Грегор сидел по вечерам, пытаясь представить себе, как он осуществит свою мечту, с которой приехал из Угольной Бухты, мечту о том, чтобы натренировать свой ум и подготовить себя к чему-нибудь высокому. С половины восьмого до половины девятого он занимался в вечерней школе [21] , с десяти до двенадцати сидел у себя в комнате. Он нисколько не думал об окружающей обстановке, о страшном хаосе жизни вокруг него; вместо этого он всеми силами пытался упорядочить свои мысли и дать себе точный отчет в своих желаниях.
21
…занимался в вечерней школе… — О занятиях Андерсона в Институте Льюиса осенью 1897 г. см. примеч. 12 на с. 440.