В ногу!
Шрифт:
Перепрыгивая через бревна, Мак-Грегор побежал вниз. Вдруг он остановился и как-то глупо рассмеялся.
— Наверное, я тоже с ума сошел, если стою на пустом холме и кричу в пространство.
Он задумался и продолжил путь, размышляя о том, что такое с ним происходит.
— Я хотел бы бороться, бороться так, чтобы все было против меня. И когда я буду юристом в большом городе, я раздую пламя борьбы.
Майк Гартнет обогнал его и дрожащим голосом стал просить:
— Пожалуйста, не рассказывай про меня в городе. Я прошу тебя, не рассказывай никому. Они осмеют меня и придумают клички. Мне только и надо, чтобы меня оставили в покое.
Красавчик вырвал свою руку и продолжал идти вниз. Скрывшись с глаз Майка Гартнета, он
Когда Мак-Грегору случалось вспылить, в его голубых глазах с быстротой молнии загоралось бешенство. Он проходил по улицам Угольной Бухты, и его крепкая фигура внушала всем страх. Его мать, задумчиво-серьезная и молчаливая, продолжала мыть полы в конторе угольной компании. Даже дома она упорно молчала и глядела на сына с опаской. Целые дни она работала в конторе, а вечером молча сидела на крыльце своего дома, глядя на улицу.
Красавчик Мак-Грегор ничего не делал. Он либо сидел в грязной бильярдной и болтал с черноволосым мальчиком, либо бродил по холмам, размахивая палкой, не переставая думать о большом городе, куда он скоро отправится, чтобы начать там свою карьеру. Когда он шел по улице, женщины оборачивались и глядели ему вслед; они любовались красотой его мощного молодого тела. Рудокопы проходили мимо него, не говоря ни слова. Они ненавидели и боялись его. Блуждая по холмам, Норман Мак-Грегор много размышлял:
«Я убежден, что способен сделать многое, — думал он, поднимая голову и глядя на громоздившиеся холмы. — Отчего же я продолжаю жить здесь?»
Когда юноше исполнилось восемнадцать лет, его мать слегла. Целыми днями лежала она неподвижно в своей комнате над пустой булочной. Тогда Красавчик очнулся от оцепенения и принялся искать работу. Он не считал свой образ жизни бездельем, убеждая себя, что это лишь выжидание.
— Конечно, я не стану работать в копях, — говорил он. — Нет такой силы, которая затащила бы меня туда!
Он нашел работу в конюшнях [11] , где чистил и кормил лошадей. Вскоре Нэнси Мак-Грегор встала с постели и снова начала ходить в контору. Но Красавчик продолжал работать, считая свою службу в конюшнях этапом на пути в большой город.
Вместе с ним работали двое юношей, сыновья шахтеров. Они развозили приехавших на поезде в фермерские поселки в долине за холмами. По вечерам все трое сидели на скамье около конюшни и отпускали замечания по адресу прохожих.
11
Он нашел работу в конюшнях… — Андерсон занял место конюха в конюшнях Фрэнка Харви после смерти матери, чтобы хоть как-то поправить материальное положение семьи. Описанный далее в романе эпизод автобиографичен: аналогичный случай, происшедший с ним во время работы, Андерсон вспоминал в «Мемуарах»: «…Эд принес мне кружку пива. (…)
Они все воображали, что я всего лишь мальчишка, который и пива-то не сумеет выпить.
„Я им докажу“, — подумал я. Откуда мне было знать, что они задумали сыграть со мной злую шутку и попросили бармена наполовину налить кружку чистым виски? Хотя я никогда раньше не пробовал пива, я смело, одним духом проглотил эту бурду.
Тошнота была ужасной. Она подступила почти сразу. (…)
Во мне началась какая-то отчаянная борьба. Я едва не терял сознание, у меня подкашивались ноги. Я взмок. Я падал и поднимался, падал и поднимался. Мне казалось, если мне сейчас не выбраться наружу, я задохнусь.
„Я не могу дышать, — подумал я. — Мне нужно на воздух“. В каком-то пьяном оцепенении, поминутно падая и поднимаясь, я побежал к выходу с сеновала. Бросившись вон, я, к счастью, упал на скирду сена, все еще слыша позади грубый хохот. Выходка этих работяг увенчалась полным успехом. Я лежал, растянувшись на сене, и, вскоре окончательно потеряв сознание, совершенно беспомощный, оказался целиком в их власти» (Sherwood Anderson’s Memoirs. Р. 112–113).
Конюшни принадлежали некоему горбуну, по имени Уэллер. Он жил в городе и на ночь возвращался туда. Днем он садился где-нибудь возле конюшни и болтал с рыжеволосым Мак-Грегором.
— Ты огромный зверь, — говорил он, смеясь, — и большая бестия. Ты вот все говоришь, что поедешь в большой город и там сделаешь карьеру, а между тем сидишь здесь и бездельничаешь. Ты лучше оставь всякую мысль сделаться юристом и стань боксером. Для юриспруденции требуются мозги, а не мускулы.
Так говорил горбун, наклонив голову набок и глядя на огромного юношу, чистившего лошадей. Тот же скалил зубы и отвечал:
— Я вам еще себя покажу!
Горбун любил общество Мак-Грегора. Он много слышал о страшной силе и вспыльчивом нраве Красавчика. Ему льстило, что такой свирепый парень чистит его лошадей. Вечером в городе он хвастался жене:
— Он у меня еще побегает!
Горбун не давал покоя Мак-Грегору. Заложив руки в карманы, он ходил за ним по пятам и не переставал донимать его:
— И еще я скажу тебе: берегись ты дочери гробовщика. Она на тебя метит. А если она тебя заполучит, то аминь твоей юриспруденции. Тогда уж вали работать в шахту. Выброси ее из головы и позаботься лучше о матери.
Красавчик чистил лошадей и мотал на ус слова хозяина. Пожалуй, горбун был прав.
Юноша и сам побаивался этой высокой бледной девушки. Иногда, когда он глядел на нее, его охватывал страх и вместе с тем безумное желание. Он уходил от него, так же как от жизни в потемках шахты.
— Он просто мастер избегать того, что ему не по нутру, — сказал хозяин конюшни Дяде Чарли Уиллеру, толкуя с ним как-то на солнышке перед дверью почтовой конторы.
Однажды вечером товарищи Мак-Грегора по работе напоили его. Это была грубая, тщательно задуманная шутка. Горбуна не было в Угольной Бухте, он остался на весь день в городе; приезжих, которых надо было везти в долину, тоже не было. Выгрузив сено и уложив его на место, молодые люди принесли пива. Они уже давно копили деньги специально для этого случая. Накопить удавалось благодаря особой системе, принятой парнями-конюхами. Если, случалось, кто-нибудь из пассажиров давал им на чай, эти деньги шли в общую кассу. Когда фонд достигал солидных размеров, они отправлялись в кабак и там пропивали его; потом они возвращались в конюшню и отсыпались на сене. Иногда, когда неделя бывала прибыльная, сам горбун вносил от себя доллар в «пьяный фонд».
Мак-Грегор выпил всего один стакан «пива». За все время своего безделья в Угольной Бухте он ни разу не пробовал спиртного и сейчас ощутил во рту крепкий и горький вкус. Он закинул голову вверх и мигом опорожнил стакан до дна, а потом быстро вошел в конюшню, чтобы скрыть слезы, вызванные отвратительным вкусом пойла.
Товарищи сидели на скамейке и покатывались со смеху. В стакане, выпитом Красавчиком, была отвратительная смесь всевозможных напитков, слитых самим кабатчиком.
— Давайте напоим этого верзилу и послушаем, как он будет горланить, — сказал владелец кабака.
Добравшись до стойла, Мак-Грегор почувствовал непреодолимый позыв к рвоте. Он споткнулся, упал ничком, сильно стукнулся головой и стал кататься по земле. Затем он перевернулся на спину и застонал. По его щеке потекла тонкая струйка крови.
Товарищи вскочили со скамьи и подбежали к нему. Страх овладел ими при виде его побелевших губ. Они пытались поднять Мак-Грегора, но он выскользнул из их рук, упал пластом навзничь и остался лежать, белый и неподвижный. Страшно испугавшись, они побежали из конюшни по Главной улице.