В обличье вепря
Шрифт:
Чуть дальше по берегу Анкей выставил свою двуострую секиру [73] между двумя сыновьями Гиппокоонта, которые точат о нее наконечники копий [74] . Металлический скрежет складывается в сложный прерывистый ритм. Ее собака учуяла еще какой-то запах. Берег поднимается от кромки воды округлыми волнами желтовато-пыльной земли, покрытой пучками жесткой травы [75] . Аталанта смотрит, как ходит ходуном шерсть на спине у собаки, когда та взбирается вверх по склону — и исчезает из виду. Она озадаченно хмурится. Один из точильщиков копий останавливается. Еще дальше по берегу поднимается, оставив работу, еще чья-то голова. Меланион? Слишком далеко отсюда. Момент растягивается, а потом обрывается всплеском резкого собачьего визга.
73
С нею он изображен на переднем фронтоне храма Афины в Тегее (Paus viii.45.6) и во фрагменте утраченной в остальном трагедии Еврипида «Мелеагр» (vid. ар. TGF frs 525—39). Есть основания полагать, что это та самая секира, которую дед Анкея, Алей, спрятал в житнице в безуспешной попытке помешать внуку присоединиться к аргонавтам (Ар Rhod i. 163ff). Гефест держит в руках двусторонний инструмент (чашевидный кратер, Harvard 1960.236), который может представлять собой либо молот, либо двуострую секиру, при помощи которой
74
Кабаньи рогатины «должны иметь лезвия пятнадцати дюймов длиной и крепкие зубцы в середине втулки, выкованные единым целым и торчащие наружу; древко же следует делать из кизила, не менее толстым, чем для боевого копья» (Xen, Cyn х. З). Охотник должен «стиснуть ее левой рукой впереди и правой сзади, поскольку левая выравнивает ее, тогда как правая направляет… и следить за тем, чтобы вепрь не вышиб ее из рук, дернув головою в сторону» (Xen, Cyn х. 11–12).
75
Гомер одаривает Калидон эпитетами «камнистый» (Il ii.643) и «гористый» (Il xiv. 116), возможно имея в виду гору Аракинф, однако смягчает картину при помощи садов (Il ix.543), виноградников и пахотной земли (Il ix.581); Вакхилид упоминает о «виноградниках» и «стадах» (v. 108–109). Страбон дважды описывает прибрежную долину как «плодородную и ровную» (х.2.3, х.2.4), чему подтверждение мы находим во фрагменте из Еврипида, процитированном у Лукиана, а внутреннюю область — как «обладающую прекрасной почвой» (х.2.3), хотя Этолия в целом примечательна «неудобством» земли (Ephorus cit. ар. Strab х.3.2). Агесилай в соседней Акарнании захватил «стада скота и табуны лошадей», но до безопасных мест на южном побережье ему пришлось добираться «по таким дорогам, по которым ни малое, ни большое количество людей не может пройти без дозволения этолийцев, впрочем, они его пропустили» (Xen, Hell iv.6.14).
Она выхватывает нож и срывается с места прежде, чем успевает что бы то ни было сообразить, бежит она широко и быстро. Ей приходилось загонять оленей, но эта местность ей чужая. Холодные леса и нагорья, ледяные ручьи: Аркадия. Она взбирается на гребень холма.
Собаки рычат и выбирают позицию для атаки. Ауру окружила целая свора: молоссы и касторцы [76] , массивные коричнево-белые твари. Она бросается вперед, обхватывает Ауру поперек живота и чувствует, как клыки проходятся по руке. Она поднимает собаку в воздух. Пес пытается вцепиться ей в предплечье, но клацает зубами в воздухе. Он сшибает его наземь. Потом она слышит едва различимый сквозь лай и визг негромкий металлический звук. Из ножен вынули меч.
76
Молоссов вывели в Эпире (Hdt i. 146, inter alia), у подножия Пинда. Одна такая псина послужила — или послужит — причиной смерти сыновей Гиппокоонта от рук Геракла, потому что они «убили сына Ликимния. Когда он рассматривал дворец Гиппокоонта, из дворца выбежала собака молосской породы и набросилась на него. Он кинул в собаку камнем и попал в нее, но тут же выбежали сыновья Гиппокоонта и забили его дубинами насмерть. Мстя за его смерть, и собрал Геракл войско против Лакедемона» (Apollod ii.7.1). Павсаний сообщает, что этих животных держали в качестве сторожевых собак (iii. 15.4) (Ссылка на Аполлодора дана с ошибкой: нужный фрагмент находится не в ii.7.1, а в ii.7.3. Цитата приведена в переводе В. Г. Боруховича. У Павсания автор ссылается на место, которое содержит пересказ все того же сюжета об Эоне, сыне Ликимния, убитом сыновьями Гиппокоонта за то, что он бросил камнем в напавшего на него сторожевого пса. Правда, порода пса у Павсания не обозначена.). Касторцев назвали в честь Кастора, который первым вывел их для охоты (Xen, Cyn 3.1).
Времени думать нет. Охотиться — значит угадывать массы, направления, углы. Этот человек у нее за спиной, чуть левее. Она должна ударить чуть выше, чем следовало бы, заставить его колебаться: не то нагнуть голову, не то защитить лицо рукой. И перерезать ему горло. Водрузить его голову на дерево. А гениталии забрать с собою в качестве трофея. Она проворачивается на пятке, выставляя вперед другую ногу и поднимая руку. До сего дня она еще ни разу не дотрагивалась до мужчины, и ни один мужчина не дотрагивался до нее.
Но этот мужчина стоит так, что из-за спины у него светит солнце, черный силуэт на фоне ослепительно яркого неба. В руке у него меч. Аталанта осекается. Она чует его запах. Разве не точно так же она чувствовала запах Хюлея и Река? [77] Шлем с гребнем закрывает его лицо до самого подбородка, тело облито плотно прилегающим кожаным доспехом. Она отдает команду собаке — сиди тихо. Она безоружна, если не считать кривого ножа, слишком короткого, чтобы от него была хоть какая-то польза. Шансов у нее не осталось никаких. Она видит, как хватка на рукояти меча становится крепче, словно этот кулак тоже отлит из бронзы, и как ладонь, рука, плечи и все тело сосредоточиваются на мече. Он на голову выше ее, выше всех, кто нынче вышел на этот берег, за исключением разве что звероподобного Ида [78] . Ни единая часть его тела не движется, если не считать глаз, которые скользят по ее телу. Она ждет, когда он шелохнется.
77
Два кентавра, которые пытались изнасиловать Аталанту на холмах Аркадии и были вместо этого убиты своей несостоявшейся жертвой (Apollod iii.9.2; Ael, Var Hist xiii.l; Callim, Hymn iii.222-4).
78
Флегон из Тралловой «Perithaumasiai» цитирует «Аполлония» (Historiai Thaumasiai, MS Palatinus Graecus 398) относительно находки могилы Ида в Мессении. При вскрытии в ней были обнаружены гигантские кости, три черепа и двойное количество зубов. Павсаний сообщает, что претензии на эту могилу предъявляла Спарта (iii. 13.1), но считает Мессению более вероятным местом ее нахождения.
Спартанцы естественным образом пытались поместить могилу Ида и Линкея рядом с могилой Кастора и Полидевка.
Но вместо того чтобы сделать шаг вперед, он подзывает псов, одного за другим, по именам [79] . Тот, которого она сшибла на землю, откликается последним и обходит ее сторонкой, чтобы присоединиться к своре. Мужская тень скрывает ее практически без остатка. Нить ее жизни подрагивает в тени, убегая в спутанный клубок судеб, среди которых именно этой нет и не было. Она едва заметным движением переносит вес тела с ноги на ногу, и его тень сочится, словно жидкость, которая покрывает и пропитывает все ее тело, как незаметный ток подземных вод — или как оскорбление. Шаг назад, думает она, означает отступление. Но и оставаться в его тени тоже нельзя, ибо это можно понять как согласие. Она не знает другого тела, кроме своего собственного. Она знает движение — преследование, плоскую дугу стрелы. И отсутствие движения — ожидание, удар, слабеющую дрожь жертвы и последнюю судорогу, за которой покой. Что теперь?
79
Лабр, Метепон, Эгерт, Евбол, Коракс, Марпс, Ормен (кратер Франсуа, Florence Mus Arch 4209); Левкий, Харон, Горг, Теро (qua 'Theron': динос, Athens Agora Р334), Под (полосная чаша, Munich Antikensamml 2243); Лорай (горловинная амфора, Tarquinia Mus Naz RC5564). Надписи на двух чашах (Malibu 86. АЕ.154, 156) лишены всякого смысла. Ксенофонт рекомендует давать собакам короткие имена, «чтобы легко можно было их подозвать», и прилагает список примеров (Cyn 7.5).
И — звук шагов. Она слышит, как кто-то взбирается вверх по склону. В поле зрения появляется голова ее двоюродного брата. Аталанта замечает, как сузились его глаза при виде этой немой сцены. Меланион несет древки для стрел, целую охапку, ей в подарок [80] . Он бросает вязанку к ее ногам и пристально смотрит на замкнутого в доспех незнакомца. Она наблюдает за обоими. Чужак уступает, подается назад и влагает меч в ножны. Он снимает шлем, и тут она узнает его. Волосы густо-золотого цвета, отличительный знак того, кто их здесь собрал: Мелеагра [81] .
80
Сюжет неясный, причем неясность эта идет от источников. Для Аристофана само имя Меланион — синоним женоненавистничества (Lys 782ff) (В «Лисистрате» Аристофана (Норфолк ошибается на одну строку, в оригинале 781ff, а не 782ff) хор стариков поет о Меланионе как о традиционной фигуре «сопротивляющегося возлюбленного», из нелюбви к женщинам и нежелания общаться с ними ушедшего в эсхата, в леса и холмы, чтобы жить охотой.), тогда как Ксенофонт дает нам образ терпеливого влюбленного, который постепенно завоевывает свою возлюбленную «трудами нежными» (Cyn 1.7), Овидий истолковывает сие как привычку носить за ней снаряжение во время охоты (Ars Amat ii. 185-92). Меланионы других авторов располагаются соответственно по всей шкале — от влюбленности до вражды, ср. сноску 59.
81
Мелеагр «светловолосый» (или «желтоволосый») согласно Гомеру, хотя и мертвый (Il ii.643); его тень рассказывает Гераклу историю о том, как оно так вышло (Bacch v. 79–170; Apollod ii.5.12). Он был сыном Энея, царя Калидона, и Алфеи, дочери Тестия, короля Плеврона (Hom, Il ix.543, xiv.l 15–18; Apollod i.9.16).
Мужчины, оставшиеся на берегу, похожи на мастеровых. Они намасливают стрелы и подвязывают к ним перья. Они вычесывают из волос засохшую соль. Скоро их оружие будет таким острым, что можно будет резать мрамор и расщеплять травинки вдоль стебля. Лучники продавливают в земле глубокие ямки, пока сгибают лук, чтобы набросить на рог петлю. На этом берегу им не на что рассчитывать, кроме того, что они привезли с собой. Стоит луку выпрямиться и напрячься, и тетива гудит [82] . И — ни одного небрежного движения.
82
Судя по всему, Одиссей натягивает лук, из которого он впоследствии убьет женихов Пенелопы, сидя (Hom, Od xxi.243-5). Однако женихи пытаются выполнить то же упражнение стоя (Hom, Od xxi. 143—51), так же как и Пандар (Hom, Il iv. 112—14). По Геродоту, натягивание лука служит упражнением, демонстрирующим силу, как у эфиопов (iii.21—3), так и — что более понятно — у скифов (iv.9—10), хотя последних этому научил Геракл. Платон утверждает обратное (Nic ix.3). Тот самый лук находится сейчас здесь и принадлежит Евриту, который получил его от своего отца, Гиппокоонта. Еврит отдаст его собственному сыну, Ифиту, который, в свою очередь, передаст его Одиссею. Он составной или был таковым (Hom, Od xxi. 12) (Автор, видимо, пользуется не греческим оригиналом «Одиссеи», а английским переводом и поэтому ошибается на одну строку: о том, что лук Одиссея «дважды изогнутый» , говорится не в 12-м стихе 21-й песни, а в 11-м.); его «гудение» отмечается — или будет отмечено — Одиссеем (Hom, Od xxi.410-12), который пробует его на звук, как лиру.
Когда Аталанта возвращается, они поднимают головы. Она идет, глядя прямо перед собой, а взбудораженная Аура держится к ней как можно ближе. Двое мужчин, ее тяжело ступающие спутники, идут следом. Мелеагровы псины толкутся у него в кильватере. Он поворачивает и идет от них прочь, вдоль берега. Лук лежит там, где она его бросила, но сумку кто-то перевернул. И содержимое разбросано по земле.
Ее взгляд отслеживает неровную дугу, по которой рассыпались наконечники стрел: следы бронзовой птицы. Последний блестит, здесь птица взмыла в воздух. Удар исподтишка: вызов труса. Кто из них на такое способен? Этим мужчинам она здесь не нужна. Аталанта сплевывает на землю и оглядывается в поисках мерзавца, но никто не смотрит в ее сторону. Все потянулись к Мелеагру. Она тоже идет к нему.
Он встал повыше, чтобы слышно было всем. Поначалу он говорит так, будто их присутствие здесь все еще под вопросом, но постепенно эта неуверенная нотка в его тоне исчезает. Он роняет имена, и головы поднимаются. Те, кого он назвал, кивают и улыбаются. Голос его катится сквозь слова, собаки неподвижно стоят у него за спиной, мужчины — перед ним, молча, а солнце опускается где-то за дальним краем залива, претворив воду в кровь. Подобные задачи для них не новость. В них поднимается предощущение, и он придает ему форму. Тени их становятся длиннее, пока еще более темный полумрак, падающий от горы Халкида, не накрывает и не поглощает их. Они превращаются в черные силуэты, которые стоят и ждут, пока Мелеагр не призовет к действию. Он формулирует задачу и уже в ее рамках набрасывает лик врага.
Случайно или специально, на празднике Первин [83] отец Мелеагра принес жертву всем богам, кроме Артемиды. В отместку богиня наслала на эту страну вепря, чтобы ее разорить. Вепрь — это ее гнев, чьи обличья столь же многочисленны, как те животные, которых уже успели закласть, чтобы унять его: ибо он с корнем вырывает деревья, топчет нивы, разоряет виноградники, и целые стада и табуны бредут потом, спотыкаясь, по склонам холмов, волоча за собой по траве серо-сизые внутренности.
83
Таргелии праздновались сразу после сбора урожая зерна, во второй половине мая; Таргелом назывался «первый каравай, испеченный после того, как урожай доставили домой», согласно Кратету (cit. ар. Athen iii.52), или, еще того проще, «полный горшок зерна», согласно Гесихию (s.v. 'Thargelos'). Таргелии и Талусии были почти неразличимы между собой (Athen iii.52; Eustathius ad Hom, Il ix.534); и те и другие представляли собой древний ритуал (Aristot, Nic Eth 1160а), при том, что обычные приношения со временем делались все более изощренными и в конце концов, от невежества и страха, превратились в «роскошь плоти» (Porphyr, De abstinentia ii.20). К тому времени, как Нестор принес жертву Афине по возвращении из Трои, приношение зерном воспринималось уже как нарочитое подражание простым древним нравам (Eustathius ad Hom, Od iii440, et vid. Plut, Quaest Gr vi). Приношение разом и растительной и животной жертвы (Eur, Elec 804-5) свидетельствует о позднейшем смешении или даже конфликте (Pind, Ol vii.47 et schol.) между различными группами богов (Ссылка на Афинея — ложная, в указанном месте речь идет об орехах. В 41-м стихе VII Олимпийской оды Пиндара говорится о преимущественном перед остальными богами почитании Зевса и Афины. Прочие ссылки — значимые.). Хтонические божества в силу необходимости были вегетарианцами. Их олимпийские наследники предпочитали мясо.